Дорогие друзья, прошу простить меня за многословие, наверное, не у каждого хватит терпения прочитать мою повесть до конца. Тем не менее, вспомнить хочется слишком многое. Прошло уже несколько дней с того момента, когда Андрей Владимирович покинул нас, а боль никак не стихает, я думаю о нем постоянно, причем иногда приходится себя одергивать и напоминать: «его уже нет». По общему мнению, что нас утешает, когда уходят близкие, человек продолжает жить пока его помнят. Конечно, в таком смысле Андрей Владимирович проживет еще очень долго.
Мы не были родственниками или, скажем, самыми ближайшими коллегами (мы изучаем разные группы фауны); разница лет и социального статуса мешали нам общаться на равных. Однако, любой, кто видел нас рядом, мог заметить: эти люди очень близки. Мы много лет образовывали устойчивую научную связку и были больше, чем просто коллеги. В моей жизни он значил слишком много. Поэтому я беру на себя смелость показать людям, каким был человеком Андрей Владимирович. Пусть простят меня те, кому он дорог, я излагаю события такими, как они происходили, без украшательств. Человек яркий не может не иметь недостатков и все знают, что Шер не был «князем Мышкиным». Безгранично добрый, он мог наносить обиды или наживать врагов - он был перфекционист, что делало его научные работы блестящими, но создавало массу незавершенных работ и неизменно приводило к конфликтам с коллегами. Кроме того, он слишком много курил, и работать рядом человеку некурящему было непросто. И еще много разных осложняющих жизнь особенностей…
Несколько слов о себе. Я по четкому определению канадских коллег «бушвумен» и «багловер», те лесная женщина любитель насекомых. Эти особенности врожденные и достаточно редкие, они требуют специальной экологической ниши. Любое существо если его поместить в чужую экологическую нишу будет несчастным, попробуйте, например, посадить лошадь на дерево. И я, продираясь сквозь жизнь как через колючую проволоку, стремилась занять свое место, а именно стать полевым энтомологом. Идти приходилось обходными путями, неизменно через препятствия. Так, я проникла в энтомологию через геологический факультет, не сумев поступить на биофак. Лазейка нашлась в виде палеоэнтомологии, так на пути возникли А.П. Расницын, затем С.В. Киселев, колымская экспедиция и как часть колымского мира А.В. Шер. Далее мы с Шером шли вместе 24 года.
Первая наша встреча произошла в 1984 году, в июне, перед моим вторым полем на Колыму. Фамилия Шера была особенно популярна в колымских кругах. Даже местные жители якуты вспоминали, как в каком-то году сюда приезжал Шер и как он им все объяснил про строение разреза. Поэтому я шла на встречу с легендарной личностью с некоторым волнением. Он в том году тоже собирался в поле и имел ко мне какие-то технические задания. Позвонив по указанному А.А. Архангеловым телефону, я получила весьма подробные инструкции, как найти старое здание палеонтологического музея, где впрочем, была и раньше, а также как внутри музея найти самого Шера – в первой комнате у входа. Я легко нашла указанное место, но владельца комнаты обнаружила не сразу, он стоял на стремянке под потолком, разбирая ящики на верхней полке. Таким образом, первый мой взгляд на будущего многолетнего партнера был снизу вверх, что весьма символично. Направление взгляда таким на всю жизнь и осталось. Я получила задание съездить в Аэрогеологию, чтобы переписать из отчета Башлавина описание разреза Керемесита, после чего помогла Андрею Владимировичу в его упаковочных делах. Он тогда собирал вещи, чтобы переехать из музея в подвал ИМЭЖа. Мы вышли во двор между музеем и жилыми домами, где стояла трансформаторная будка с соответствующими надписями: «не влезай, убьет» и «осторожно - высокое напряжение». Надписи имели цель отпугивать любопытных, потому что внутри не было ничего электрического – только кости ископаемых животных.
В начале июля мы полетели на Колыму, сперва я с частью экспедиции, через несколько дней Андрей Владимирович. Мы с И.Р. Плахтом встречали его в аэропорту поселка Черский. Шер прилетел уставший, обремененный невероятным количеством вещей. Плахт заметил, что у него во всей квартире столько вещей не наберется, сколько Шер привез в поле. Наконец все было перевезено в соседний поселок Зеленый Мыс, где у экспедиции имелась база, вернее мы делили с другими экспедициями два деревенских дома. Домики эти были по северному неопрятны, с загаженным туалетом во дворе, с кучами хлама. Там разместились в тесноте мы трое, Стас Губин, два студента и Давид Гиличинский с командой, который то уезжал, то появлялся. Стас собирался ехать с нами, студентов мы решили поделить, а вот обеих поварих, пущинских студенток, Давид забрал себе. Мне было поручено выбрать студента на свой вкус. Как я могу выбрать? Я честно предложила студентам самим сказать, кто из них хочет ехать за мамонтами. Кто первый успел сказать «я хочу», тот и поехал. Им оказался высокий красавец Саша Кузнецов, студент химик. Первым делом ему поручили пойти на помойку, чтобы найти там трубу для печки. Саша блестяще справился с заданием. Андрей Владимирович, похвалил, однако, не его, а меня: «Какая Светочка у нас молодец, хорошего студента выбрала. Смотрите, какую замечательную трубу он принес». В других отношениях студент оказался не слишком удачным выбором. Он страдал географическим идиотизмом, те не мог показать на карте, где находится Колымская низменность, и не знал, что на севере много комаров. Бедный парень все поле ныл, что никогда бы сюда не поехал, если бы знал про комаров.
В один из беспорядочных организационных дней, когда ждали вертолета, в домике экспедиции случилась вечеринка. Приехали две дамы из ПНИИСа - Марина и Лена с буровым станком, они собирались бурить сами без посторонней помощи (они немного лукавили, потом подъехали их мужчины). Гости спровоцировали посиделки с соленой рыбой и выпивкой. Такие события, без которых экспедиционная жизнь не обходилась и в прошлом году, меня тогда угнетали. Я была застенчивым неискушенным ребенком, это пьянство, разговорчики с намеками, грубые шутки и облака дыма очень мне были не по душе. Я бы ушла спать, но гости сидели как раз на моей кровати. Тогда впервые я разглядела Андрея Владимировича «на пьянке». Надо признаться, очень он мне там не понравился. Я потихоньку смылась в поисках убежища и залезла в чуланчик, где хранились два огромных бивня мамонта. Там имелся старый спальник, и я попыталась на нем устроиться. Но заснуть мне не удалось, в чуланчике имелась дырка, возле которой со стороны коридора сели Шер с Леной. Они мило ворковали (Шер говорил вполне трезвым голосом!) и оба курили, дым через дырку тянуло как раз внутрь чуланчика. На следующий день Шер спокойно работал без малейших признаков похмелья, как будто не было ночных бдений и моря алкоголя.
Потом мы наконец-то отправились из поселка в само поле на Алазею, нам дали вертолет. Причем с грузом летели только Стас Губин, студент и я, Шер с Плахтом летели самолетом в Андрюшкино, чтобы пригнать в лагерь моторку. Накануне Стас бурно отметил свой день рождения, отчего был в нерабочем состоянии. Вертолетчики грустно посмотрели на нашу команду и спросили: «Кто же нам место покажет, где садиться?» Плахт выдал мне карту, обозначил место и попросил побыть за главного. Впрочем, к моменту посадки Стас проснулся. Но когда мы выгрузились и вертолет улетел, он поспешно нацепил на хилые прутики марлевый полог и снова заснул. Его ступни в носках прижимались к стенке полога, на них садились снаружи комары, обозначив два четких следа. Студент изолировал себя от комаров с помощью ватника, накомарника и громоздких монтерских перчаток которые мы взяли для промывки. Он не снимал этого одеяния все время, даже ел в накомарнике. Я потихоньку стала разбирать вещи и ждать когда приплывут Шер и Плахт.
Мы поработали на Алазее недели две, здесь основные задачи были у Плахта, а Шер помогал. В тот год, в отличие от предыдущего, стояла высокая вода, костей было относительно мало. Меня поразило умение Андрея Владимировича читать разрез - настоящий профессионал! Он снимал толстые очки и приближался к стенке почти вплотную, чтобы видеть близорукими очками мелкие детали как через лупу. Места, которые он указывал для промывки, были всегда очень удачными, в породе имелись и грызуны и насекомые. Шер меня многому научил.
Стас Губин, отоспавшись, исправил первоначальное негативное впечатление, он с энтузиазмом копал почвенные ямы и весело делал хозяйственные работы. В отряде установилась доброжелательная атмосфера, работать было легко. В качестве новичка, которого воспитывают, выступал студент в накомарнике читающий книгу основы кибернетики, он добродушно сносил поддевки и вносил, таким образом, соответствующую разрядку.
Мы как обычно ловили рыбу, тогда геологам разрешалось пользоваться сеткой для собственных продовольственных нужд. В прошлом поле главным рыбаком был Сергей Колесников, который теперь работал в другом отряде. Плахт не очень любил ловить рыбу, Стас приехал на север в первый раз, поэтому нас сильно выручили навыки Андрея Владимировича. Он мастерски умел рыбачить, очень любил это кропотливое занятие. Распутывать сетку было как раз работой в его вкусе. Колесников научил меня делать пятиминутку – особое северное блюдо из свежей белой рыбы (чира или муксуна). Берется рыба, нарезается мелкими кусочками, кости удаляются, добавляется соль, красный перец и уксус, после чего миска с рыбой закрывается другой миской и их нужно потрясти 5 минут. Получается потрясающе вкусно. Шер, увидев, что я режу рыбу, потихоньку куда-то ушел. Странно, может он не любит полусырую рыбу? Вернулся он с канистрой спирта, который взял из института для обмена с местным населением. Зачем вам канистра - спросили мы. Так ведь Светочка пятиминутку готовит, я принес один из компонентов. Мы добавили в спирт укропа (напиток аквариум) и отметили пятиминутку.
Иногда к нам приезжали в гости местные жители. Запомнился один молодой парень, который ездил в верховья реки специально за цветами. Один раз к нам прибыло несколько человек, они привезли старого деда. Дед устал в дороге, ребята попросили пустить его в чью-нибудь палатку полежать. Его отвели в мою палатку, он там отдохнул и позвал меня поговорить. Я, конечно, вежливо согласилась, отчего бы не поговорить. Он вполне серьезным голосом сказал: «Выходи за меня замуж. Ты не смотри что ты русская, а я якут, мы же все советские люди. Ты конечно молодая, а я старый, но зато я богатый, у меня на книжке много денег есть и стадо оленей, скоро помру – все тебе достанется». Дед попросил меня серьезно подумать, после чего они отчалили домой. Скорее всего, они и приплывали специально, чтобы выполнить просьбу старика. Этот эпизод послужил потом поводом многочисленных шуточек. Мужики заявили, что они просто так меня не отдадут, только за калым и стадо оленей их вполне устроит.
После Алазеи мы разделились, Стас и студент возвращались в отряд Гиличинского, мы втроем собрались на Керемесит. Мы прибыли в Андрюшкино, чтобы лететь оттуда в Черский и из Черского в Чокурдах. Ночевали мы в комнате отдыха в аэропорту Андрюшкино. Шер сидел несколько часов на моторе, сильно замерз, отчего и в комнате продолжал находиться в овчинном тулупе. Утром мы вылетели в Черский на местном самолете АН-2. Это было тяжелое физическое испытание, ни на каком корабле, ни в какой шторм меня так сильно не укачивало ни до того ни потом. Все два часа я боролась с организмом, ведь там не было борта, чтобы покормить рыб и облегчить свои страдания. Вывалившись из самолета в Черском, я заметила совершенно зеленое лицо Андрея Владимировича. Мы друг друга поняли.
В промежутке между полями мы поехали на пару дней на Омболиху. Омболиха - это протока Колымы, где имеется стационар от Владивостока, начальником там был Сергей Зимов. Сейчас по моему, Зимов перебрался с Омболихи в Черский. Несколько домиков стационара носили шуточное название поселок Парижево, дескать, остров цивилизации в море тундры. Туда все время ездили в гости, но, как правило, Гиличинский с девочками, меня не брали как «ботана», в компании не интересного. Сейчас мне предстояло увидеть легендарное место. Стационар произвел впечатление своей ухоженностью, в отличие от Черского там было все чисто, в порядке, аккуратная самодельная мебель, отлаженный быт. Нам все рассказали, показали и даже дали потрогать замороженную тушку розовой чайки, которую Сергей нашел мертвой недалеко от дома. Красивые, навеянные романтикой места. Я бродила вокруг Парижево и по берегу протоки, как всегда собирая жуков, пока не наступил вечер. В доме начиналось застолье, кроме нас троих были еще Стас, люди Зимова, незнакомые мне биологи, было шумно, и я не знала, куда себя девать. Поэтому я сразу пристроилась к одному симпатичному дядьке, который жарил на примусе лосятину, мы жарили то мясо, то печень и носили к столу, сковородку за сковородкой. Потом пошли туда сами, хотя мне как всегда многолюдной попойки хотелось бы избежать, но просто некуда было больше идти, на улице стало холодно, вылетели комары. Веселье уже было в разгаре. Много мужчин и только я одна женщина. Никто за мной естественно не ухаживал, не воспринимали, так как я сидела тихо как в мышиной норе. Кто-то сказал, очень для меня обидно: «Эх, бабу бы сюда». Отчего я незаметно выскользнула из-за стола опять в поисках убежища. За тонкой перегородкой нашлась спальная комната, я залезла на кровать, попыталась заснуть. Ничего не вышло, слышно было каждое слово. Сергей Зимов стеснялся Андрея Владимировича, тот был живым классиком, мэтром Колымской низменности. Шер пытался показать себя своим парнем. Они некоторое время спорили с Сергеем на научные темы, потом Шер сказал, ну что вы тут робеете, давайте лучше споем. И они попытались спеть "Черного ворона" и "Шумел камыш...", забывали слова, снова начинали и, наконец, кто-то произнес вторую неприятную фразу: «баб нет, можно материться». Мне совсем не хотелось слушать, как ученые матерятся, пришлось вылезти, чтобы показать, что баба все-таки среди них есть. Они очень обрадовались, предлагали выпить, материться не стали. Тем временем Шер вышел из-за стола и начал копаться в своих вещах. Мы за какими-то нуждами оба вышли в коридор. Он вовсе не был пьян. Разумный взгляд, нормальная речь. Шер посмотрел на меня сочувственно и сказал: «бедная девочка, замучили тебя эти пьяные мужики». Я поняла, что и прошлое демонстративно пьяное поведение было притворством. Организм Андрея Владимировича в те годы, по крайней мере, обладал удивительной стойкостью к алкоголю. Он мог много выпить с самым минимальным воздействием, но чтобы не выделяться из компании со свойственным ему артистизмом любил изображать пьяного. Я вышла погулять на воздух, полюбоваться предрассветной тишиной. Уже начинался август, солнце стало ненадолго прятаться за горизонтом. Однако, гуляла я напрасно, вернувшись, я обнаружила что везде, на всех спальных местах, спят люди, а на моей кровати, сдвинув вещи в сторону, устроились Шер с Плахтом. Пришлось найти себе место на кухне на лавочке. Увы, северные экспедиции тогда не обходились без обильных возлияний. Профессиональная болезнь геологов алкоголизм, многие наши коллеги сгорели к шестидесяти годам. Шер устоял, хотя конечно, подобного рода события не могли пройти совсем бесследно. Он продолжал выпивать всю оставшуюся жизнь, надеясь на резистентность организма, даже после операции, когда этого лучше было бы не делать. Западные коллеги только рты раскрывали, наблюдая, как пьют русские, и как им от этого вроде бы ничего не бывает.
Наконец мы перелетели на территорию Яно-Индигирской низменности, в Чокурдах, наступила вторая часть экспедиции – Керемесит. На Керемесите Андрея Владимировича интересовал средний плейстоцен, там был выделен керемеситский горизонт, и его надо было охарактеризовать палеонтологически, в том числе сделать массовые промывки на грызунов и насекомых. Мы остановились ждать вертолета на базе "Северкварцсамоцетов". База была добротно сделана, со столовой и баней. Там даже имелся телевизор. Самоцветчики занимались добычей бивней мамонтов, они обеспечивали нам вертолет в обмен на найденные нами бивни. Мы расслабились, приготовились, как всегда, долго ждать вылета, но вертолет нам дали оперативно, на следующий вечер. Один из самоцветчиков подбежал ко мне и сказал срочно собираться, через полчаса летим. Я побежала искать Шера с Плахтом. Иосиф Рафаилович был на месте, а Андрея Владимировича пришлось поискать. Он нашелся в общей гостиной за телевизором, смотрел джаз. Я сообщила, что нам дали вертолет, сейчас летим. Ты с ума сошла, куда летим, темно, вертолеты ночью не летают, не мешай мне смотреть, тут интересная передача – Шер продолжал сидеть за телевизором. С трудом его удалось уговорить встать с места. Шер убедился, что его не разыгрывают, только когда увидел вертолет в полной готовности. Мы спешно погрузились, причем сообразили забрать с площадки несколько досок, они потом очень пригодились для строительства лагерной мебели. Почти в полной темноте нас выгрузили на берег небольшой речушки Керемесит. Мы залетели сейчас гораздо севернее нашего первого лагеря на Алазее. Здесь была настоящая тундра, без деревьев, только вдоль реки местами росли высокие кусты ивы. Мы еще не совсем сообразили, где находимся, когда вертолет улетел, так внезапно быстро все произошло. За нами обещали прилететь в конце августа. Первый раз летаю ночью на вертолете – подвел итоги начальник отряда и мы начали обустраивать лагерь на приятной речной косе среди тундровых цветов. Так я оказалась в поле в своеобразной компании, три человека, я и двое мужчин, один из которых Шер. В такой комбинации я работала впоследствии еще 2 поля, и она была самой идеальной, отличный психологический климат, полное взаимодействие партнеров. Шер с Плахтом на Керемесите очень подружились. Ко мне они оба относились по-джентельменски, во всем помогали, обращались вежливо без подковырок и даже приносили мне жуков. Дело в том, что я кроме основной работы геологического плана, всегда собираю современный материал, и для эталонной коллекции, и потому что мы заезжаем в такие места, куда не ступала нога энтомолога. Кроме того, чтобы определять ископаемых жуков, нужно знать современных. С помощью многих хороших людей я индивидуально заполняла бреши в знаниях энтомолога, фактически закончив также биофак. Поэтому употребляла некоторые специальные термины. В одних из первых дней на Керемесите Андрей Владимирович подошел ко мне очень довольный, со словами «посмотри, Светик, какого замечательного карабуса я тебе поймал» Всех жуков в Колымской экспедиции называли карабусами, услышав это название от Киселева. Он разжал кулак, и я узрела на широкой ладони маленького жучка, обычную тундровую жужелицу из крайне сложного подрода криобиус, которых очень трудно определить без изучения некоторых внутренних органов. Энтомологи знают, что я имею в ввиду. Жук же был видимо только из куколки, неокрепший, мягкий как таракан. Такого препарировать невозможно и жук обрел свободу. Почему, чем плох карабус, заволновался Шер. Ну, я и ответила, дескать, не годится для коллекции, молодой еще, гениталии у него слишком мягкие. Тут Шер пришел в неописуемый восторг. Он побежал к палаткам в поисках Плахта. Осик, ты где, ты слышал, что сейчас наша Светочка сказала? Ей не нужен жучок с мягким гениталием, ты должен это знать. Я даже не смеялась каламбуру, не понимала по неопытности, какой они обнаружили здесь тайный смысл. Эти история стала любимой застольной байкой Андрея Владимировича, он неизменно рассказывал ее в разных компаниях. Энтомологи пожимали плечами: ну и что, действительно, трудно препарировать. Не энтомологи смотрели на меня подозрительно.
Мы установили две палатки, большую брезентовую шестиместку с большой печкой - мужскую, и маленькую брезентовую двухместку с маленькой печкой для меня. Построили мебель: лежанки чтобы изолировать себя от мерзлой почвы, маленький столик внутри палатки и большой стол снаружи. Готовили мы в основном на костре или в плохую погоду на печке. Меня торжественно назначили шеф поваром, но все равно готовили все вместе, что было весьма кстати потому, что тогда я готовить практически не умела, только тот опыт, что в поле приобрела. Здесь у нас не было моторной лодки, на разрез ходили пешком по берегу два километра, инструменты мы оставляли на разрезе, но мои промывки каждый день приходилось приносить в лагерь, чтобы сушить. Мне носить тяжести не разрешали, поэтому образцы всегда несли или Шер или Плахт. В один день было пасмурно, а промывки много, она совсем плохо успела просохнуть, и когда Шер ее упаковал в рюкзак, потекла. Андрей Владимирович дойдя до лагеря, выговорил мне очень ласково: «Сейчас у нас кто-то получит в глазик. Посмотри, я весь промок, желобки надо делать, когда породу сушишь, чтобы стекало». Под конец сезона мы все-таки обнаружили два огромных бивня мамонта, они были нужны расплатиться за вертолет. Мы их каждый день понемногу откапывали, чтобы быстрее шла оттайка, один откопали. Второй потом пришлось дергать за трос вертолетом. Откопанный бивень погрузили на маленькую резиновую лодку и сплавили в лагерь, в лодке сидел Иосиф Рафаилович, бивень торчал в обе стороны как рога молодого месяца, это было вечером, в сумерках и являло собой потрясающее зрелище.
Питались мы в основном рыбой, причем рыбы было так много, что часть мы могли заготовить домой на сувениры. Для разнообразия рыбного меню была построена коптильня, для чего мужчины выкопали на пляже длинную траншею (им хотелось холодного копчения), прикрыли ее ветками. Все было хорошо, только рыба иногда была финнозная, прежде чем готовить, надо было ее тщательно осмотреть, разрезать вдоль хребта и если имелись личинки похожие на белые длинные фасолины, их вырезать. По поводу глистов у нас имелись сомнения, стоит ли вообще есть такую рыбу. Вроде бы на Колыме все употребляют финнозную рыбу и как будто без последствий, но я, вспомнив лекции по зоологии беспозвоночных, все время пугала полевых товарищей жуткими картинами как у них в кишечнике начинает расти широкий лентец и вырастает до 15 метров. Мы тогда не знали, что в сиговых рыбах опасных для человека паразитов нет, те глисты были чисто рыбьи.
Время шло, мы хорошо поработали, но вертолет, обещанный где-то числа после 20, не прилетал. Положение осложнялось тем, что у нас не было рации, не нашли на базе. В конце августа сильно похолодало, стал выпадать снег. В один из таких дней, когда за стенами палатки свистела метель, мы отметили мой день рождения. По случаю события Шер написал шуточные стихи, где были упомянуты некоторые мои высказывания с припевом «Дикростоникс мне не мил, я люблю Карабуса». Мы даже пытались танцевать на тесном пространстве около печки.
Время все шло, и вертолет все не летел, наступил сентябрь. Тундра покрылась пушистым снегом, по ночам часто переливалось северное сияние. Всем стало тревожно, во-первых, мы не знаем что случилось, может, о нас вообще забыли (такой случай имел место в практике Шера), во вторых стали кончаться продукты, и, что хуже всего, курево. В тот полевой сезон Иосиф Рафаилович решил бросить курить, поэтому он не взял с собой сигарет. Конечно же, они оба курили запасы Андрея Владимировича. Запасы были большие, но после недели опоздания вертолета они кончились. Предусмотрительный Шер около печки укрепил консервную банку, наказав бросать окурки только туда – потом пригодятся. Бычки из банки быстро были докурены, и встал вопрос: где взять еще? Они бродили по лагерю, разгребая снег лопатой в поисках окурков, и даже сходили для этой цели за два километра по обледеневшему берегу на разрез. Извлеченные из-под снега окурки потрошились, табак просушивался над печкой, где имелась также сушилка для моих образцов. При каждой перестановке образцов частички ископаемой растительной трухи падали в табак, придавая потом дыму самодельных папирос особо отвратительный запах гнилого болота. Плахт сказал что он, кажется, дозрел до того чтобы бросить курить.
Кончились хлеб, крупы, чай, подсолнечное масло. Оставались мука, соль, сахар, немного тушенки. Мы делали рыбу на завтрак обед и ужин, пытались разнообразить меню разными способами ее приготовления. Шер устроил грандиозное шоу из приготовления пирожков из рыбы; тесто он раскатывал бутылкой из-под подсолнечного масла, а жарить пришлось на жире из печени налима. Налим попался в сеть только один раз, но был огромный, Шер вытаскивал его со словами «смотрите, какого стегоцефала я поймал!» Вместо чая я стала заваривать разную тундровую траву, в том числе листья брусники. Брусника оказала сильное мочегонное действие, ночью я сама выбегала несколько раз на мороз и слышала шум из соседней палатки, там говорили «черт бы побрал эту Светочку с ее чаем». Недалеко от лагеря на соседнем холме мы пару раз видели силуэт крупного медведя. Он стоял на задних лапах, отчего выглядел особо эффектно. Я стала бояться, что ночью в палатку придет медведь.
Сцена сватовства ко мне старого якута часто вспоминалась в связи с нехваткой продуктов. Шер с Плахтом переживали, что надо было все-таки меня продать за стадо оленей, сейчас были бы при мясе. А теперь вот нет другого выхода, кроме как съесть ее саму. Иосиф Рафаилович вдруг призадумался и сказал серьезным тоном: «нет, жалко девочку, не смогу ее есть. Черт с вами, готовьте меня, только не испортите, не забудьте шерсть опалить.» Однако мы не только шутили, но и думали, как выбраться из создавшейся ситуации. Километрах в сорока имелась военная база, туда мы планировали, в крайнем случае, дойти по тундре, когда болота замерзнут. Еще мы нарисовали на снегу с помощью золы из печки большую букву Т – знак аварийной посадочной площадки, чтобы с воздуха поняли, что не все в порядке. У нас была пара ракет, но не было ракетницы, не из чего было бы их запускать, если увидим вдруг, что мимо летит вертолет. Тогда Шер придумал и смастерил самодельное устройство для запуска ракет из палок и гвоздя. Причем мы уже не могли работать на разрезе и вообще далеко отходить от лагеря, вертолет мог в любой момент появиться. Бесплодное ожидание и вынужденное безделье, а главное осознание того, что за нас волнуются родственники, создавало определенное напряжение. Один раз Иосиф Рафаилович тихонько отозвал меня в сторону и показал на одинокую фигуру начальника стоящую на пляже. Вот, посмотри, мы тут все потихоньку трогаемся. Внешне конечно мы держимся, но ты видишь, Андрюша уже начал рыбу удочкой ловить… Учитывая обилие рыбы из сетки, которую не знали куда девать, картина человека с удочкой действительно выглядела забавно. Часто отряд в полном составе сидел в большой палатке за разговорами. Мужчины вспоминали о своих женах, которые сейчас, наверное, волнуются. Андрей Владимирович решил меня немного подразнить. Он сказал: а ты знаешь, откуда я узнал, что есть такая девочка, вся такая лохматая, которая хочет быть палеоэнтомологом и ходит к Расницыну на Полянку? От своей жены! У меня жена с Полянки. Угадай, кто? Я стала думать и ничего не могла предложить, все женщины из лаборатории кого я знала, были женами других людей. И только когда Шер похвастал что у его жены замечательные очень длинные волосы, которые он ей ни в коем случае не разрешает остричь, я вспомнила что видела одну красивую женщину с удивительной высокой прической. Она редко появлялась в лаборатории, так как занималась рачками и сидела в музее и относилась, таким образом, к группе «мокрых членистоногих», в отличие от сухих членистоногих, насекомых и пауков, специалисты по которым сидели в подвале на Полянке. Женой Андрея Владимировича тогда была Людмила Михайловна Мельникова. Когда я примерно через год встретила Людмилу Михайловну в коридоре музея, она уже носила короткую прическу. Они развелись, у Шера это был третий развод.
И вот, когда мы уже запаковали остатки продуктов чтобы идти на радар к военным, мы услышали шум вертолета. Вертолет летел мимо, на посадку явно не заходил и тогда Андрей Владимирович запустил красную ракету из своей самодельной установки. Вертолет, сделав круг, улетел. На следующий день он вернулся, командир сказал, что берем только людей, вещи заберут потом, и что они прилетели из-за красной ракеты, дескать, что у вас случилось. Как что, нас забыли! В Чокурдахе не было керосина, вас не забыли, вывезли бы когда-нибудь – ответил вертолетчик. Внутри вертолета уже находилось много людей, их собрали без вещей со всей окрестной тундры, таких забытых партий кроме нас было еще несколько. Двое парней сидели, закрепив между собой кастрюлю с горячим супом, вертолет спустился неожиданно и они не захотели расставаться с обедом. У всех почти кончились продукты, эти ребята питались олениной, которую сами добывали. Мы поклевали оленины из кастрюли, но моим товарищам было не до еды, они хотели курить!
В Чокурдахе оба ученых отошли от вертолета с выражением абсолютного счастья на лицах, они наконец-то получили курево. Целый день они ходили не в себе, слегка пошатываясь. Я же решила что никогда, ни при каких обстоятельствах не начну курить.
Нас поселили временно на базе самоцветов в одной комнате, где раньше жил кто-то неопрятный и видимо сильно пьющий. Помещений не хватало, все партии возвращались из тундры и мы вынуждены были довольствоваться тем, что дают. Меня при входе чуть не сбил с ног резкий кислый запах. Андрей Владимирович, глядя в угол, задумчиво произнес: «кажется, здесь кормили песца». Я посмотрела в тот же угол, и мне тоже немедленно захотелось покормить песца или иными словами метнуть харч. Все спальники, которые там находились, были изгажены, а ведь своих вещей мы не взяли. Видя мое плачевное состояние, мужчины галантно взяли на себя работу по уборке помещения. Спали мы на голых лавках одетые.
Первым делом мы захотели в баню. В тундре с мытьем затруднительно, особенно когда снег лежит, мы еще не совсем заросли, но помывка из ведра кружкой возле печки не может быть тщательной. Перед баней ко мне подошел начальник базы Голубев и сказал очень серьезно: ребята не видели женщин 2 месяца. Я тоже не видел. Когда пойдете в баню, возьмите тряпочку закрыть окно. Крючок там слабый, если дернуть дверь снаружи как следует, может и отлететь. Поэтому возьмите крепкую палку и укрепите дверь. Если будут стучать в дверь или ломиться, не подходите, как будто вас там нет. Постарайтесь идти в баню так, чтобы вас по дороге никто не видел. С такими напутствиями я тихонечко задворками отправилась в баню. Сделала все как велели, повесила старое полотенце на окно, просунула палку между ручками. И тут слышу, под окнами кто-то шуршит. Кто-то там незаметно притаился, чтобы поймать меня на выходе! И он еще курит! Я поспешно помылась и долго не решалась выйти, строила планы как обороняться. Приоткрыла окно, чтобы оглядеться и увидела, что на крыльце сидит Андрей Владимирович. Он слышал нашу беседу и пришел меня охранять.
Я улетела в Москву одна. Шер собирался ехать в Магадан на конференцию, Плахт задерживался для отправки груза. Из тундры все вывезли, сетку пришлось вырубать топором изо льда. Меня снабдили свертками с копченой рыбой, чтобы в Москве передать женам. При посылках были приложены пояснительные записки с подробной инструкцией, как обнаруживать и вырезать из мяса глистов. В результате обе женщины к рыбе так и не притронулись.
После керемеситского поля мы трое продолжали регулярно встречаться по разным техническим делам, то образцы забрать, то разрез обсудить. Собирались сперва в комнатке в старом музее. Когда Шер оттуда окончательно переехал, я заходила к нему в подвал на Крымском тупике, где он оборудовал себе лабораторию и хранил коллекцию. Там были плитка и чайник, Шер как всегда устроился уютно со всеми удобствами.
Я принесла ему посмотреть свою первую статью по четвертичным насекомым, по Алазее. Андрей Владимирович попросил зайти через недельку. Когда я пришла слушать замечания, мне была вручена рукопись, вся какая-то полосатая. Обычно замечания пишут на полях от руки, но Шер напечатал свои вставки на машинке, разрезал листы и вклеивал свои куски в мой текст. Статья сильно изменилась, он серьезно поправил стратиграфию, фактически сам написал, но стать соавтором отказался.
В скором времени Андрей Владимирович созвал разных людей в подвал, чтобы обкатать тезисы своей докторской диссертации. Он подготовил серьезный доклад со слайдами, рядом сидела молодая женщина с магнитофоном, чтобы записать доклад и замечания. Андрей Владимирович представил ее окружающим – Анна Николаевна, моя жена. Докторскую Шер так и не написал. С приходом Анны Николаевны бурная семейная жизнь Андрея Владимировича стабилизировалась. Они съездили на Аляску, откуда Шер привез свой первый компьютер. Новая игрушка сразу пришлась ему по душе, он быстро освоил компьютер и очень полюбил на нем работать. Он говорил: Я пришел к выводу, что менять жен больше не буду, слишком хлопотно. Если мне захочется чего-нибудь нового, проще поменять компьютер.
У меня тем временем научная карьера никак не складывалась. Распределили меня на кафедру старшим лаборантом, откуда выбраться наверх редко кому удается. Кафедра хотела, чтобы я освоила споро-пыльцевой анализ, но я осваивала его через силу, ведь я багловер. Я продолжала пытаться смотреть насекомых, за что мне отказались подписывать разрешение на сдачу кандидатского минимума. Зачем тебе это надо, слишком много кандидатов развелось. На кафедре нужен лаборант, чтобы носить микроскопы на занятия. Те же, кого сразу распределили в аспирантуру, без помех писали диссертации. А ведь я закончила факультет с красным дипломом, первая на курсе. Но чтобы в то время пробиться в науке, нужны были связи, а мои родители не имели отношения к научной среде - простые инженеры. Я уже стала жалеть, что не поехала простым геологом в Магадан или Якутск. С работой Шер мне помочь не мог, он сам устраивался с трудом. Анна Николаевна, переехав в Москву из Магадана, тоже много лет не могла найти работу.
Ездить в поле вместе мы уже не могли, на кафедре хотели, чтобы я ездила с геологическим факультетом, со своими мерзлотоведами, которые с географическими криолитологами находились в отношениях соперничества. Колымская экспедиция была с географического факультета. Я съездила один раз в поле на европейский север и один раз в Магаданскую область на стационар Абориген, было очень интересно, но фактического материала по ископаемым жукам я привезла мало. Шер предложил мне участвовать в совместной советско-американской экспедиции, но пришлось отказаться, я тогда ждала ребенка. Так наши пути стали немного расходиться.
В девяностом году в стране наступила перестройка со всеми вытекающими экономическими проблемами. Я с маленьким ребенком на руках и мало зарабатывающим мужем оказалась в очень тяжелом положении. И Андрей Владимирович про меня вспомнил! Он включил меня в большой проект по Хомус Юряху и поручил выбирать из проб насекомых и грызунов, заплатив за работу около двух тысяч долларов. По тем временам это были очень приличные деньги, наша семья растянула их на несколько лет. Я могла работать дома, сын часто болел и в детский сад пошел только в 5 лет. Вернувшись на работу в Университет, я обнаружила, что денег на проезд уходит больше, чем я получаю в зарплату. Ездить туда стало обременительно для семейного бюджета. Поэтому я перешла на полставки, работала на дому, выполняя разные заказы, наука стала отходить все дальше и дальше. Пожалуй, единственной ниточкой оставалась связь с Андреем Владимировичем. Он звонил мне достаточно регулярно, расспрашивал про дела. Я знала, что когда мне захочется вернуться, он поможет.
После нескольких лет работы в разных около школьных конторах типа станции юннатов или станции туристов, мне смертельно захотелось назад, к своим четвертичным жукам. Посредником выступил Олег Лебедев, мы ездили вместе в экспедицию на Лугу, совместную школьно научную, и он просто потребовал, чтобы я перестала валять дурака. Тебя засасывает, потом будет поздно. Надо пытаться поступить хотя бы в заочную аспирантуру, чтобы вписаться в научную среду, а там посмотрим. Если нет материала, обещал Олег, он поделится со мной девонскими рыбами. Олег поговорил в ПИНе и меня согласились взять, руководителем наметили А. Г. Пономаренко. Я еще полгода тянула, не решалась, мне казалось, что материала мало, я не справлюсь, работать разучилась и от жизни отстала. Все-таки решилась, ведь у меня есть за спиной Шер, который всегда поможет. Так начался новый этап нашего сотрудничества, и так я получила возможность заняться любимым делом, занять нишу бушвумен и багловер и посмотреть мир и даже вылезти из привычного нищенского существования. Я сразу после разговора с Пономаренко позвонила Шеру похвастаться событиями. Он очень обрадовался, что я решилась вернуться в науку, тогда это был своего рода подвиг, грозивший сильными финансовыми потрясениями. Мы немедленно встретились и разработали план действий. К счастью, Пономаренко хорошо относился к Шеру и не стал ревновать, он сразу сказал, что будет рад, если Андрей Владимирович мной тоже поруководит, так как лично он в наших четвертичных делах разбирается мало. АГ оставлял за собой работу широкими мазками, как то заставил меня первым делом купить компьютер и начать снимать остатки на электронном микроскопе. Компьютер мне естественно доставал Андрей Владимирович, я в этих делах ничего не понимала. Он же учил им пользоваться. Мы приобрели дешевый скромный подержанный компьютер, на котором еще DOS стоял, постепенно машину модернизировали, чего-то добавляли, так, что на него встал третий Windows, и я уже не просто печатала, но и строила графики.
В 1998 году, на втором году аспирантуры, Шер позвал меня домой для обсуждения планов полевых работ. Он уже давно переехал из одного подвала, из другого, и теперь работал дома в маленькой квартирке около метро Октябрьская. Все деловые встречи происходили на кухне. Шер включил меня в число участников совместной Российско-германской экспедиции на море Лаптевых. Мы должны были поехать на Быковский полуостров в дельте Лены, оттуда ископаемых насекомых еще никто не привозил. Это был действительно весомый вклад в будущую диссертацию, реально новый материал, потому что повторять диплом с добавлением пары других близких разрезов мне не хотелось. Ехать должны были я и Паша Никольский, сам Андрей Владимирович только что перенес операцию на сердце. Мы думали, что он в поле больше уже никогда не поедет. В процессе подготовки поля Паша тоже отказался ехать, у него родился ребенок и он остался помогать жене. Поехала Таня Кузнецова.
У Андрея Владимировича было много учеников, но основными, в которых он вложил более всего сил, только двое – Паша и Таня. Они очень тесно работали, Шер их интенсивно опекал, но в какой-то момент ученики понимали, что уже могут работать самостоятельно и прилагали усилия, чтобы из-под опеки выскользнуть. Первым эту болезненную процедуру прошел Паша. Они имели тяжелые разговоры и расстались недовольные друг другом. Через несколько лет все то же самое, как под копирку, повторилось с Таней. Шер переживал, был обижен, не хотел с ними разговаривать, но через некоторое время они помирились и начинали уже спокойно работать на новом уровне коллег. Теперь в сферу интенсивного внимания Андрея Владимировича попала я. Здесь было все по-другому. В плане ученичества мы пересекались только частично, ему не нужно было обучать меня собственно специальности, четвертичных жуков мы проходили с С.В. Киселевым. Я была уже не молодой девочкой, много пережила и где-то потеряла веру в себя. Я сильно отстала от научной мысли в своих педагогических учреждениях, мне нужно было заново осваивать многие навыки. Основная задача Шера состояла в том, чтобы вписать меня в научное общество, что у него в итоге получилось. Мы быстро стали испытывать друг к другу сильную симпатию. Представьте себе артиста, который снимался всего пару раз на не основных ролях и очень хочет сниматься, но его десять лет никто не замечает. И вот его приглашают на главную роль. Что будет чувствовать данный артист и как он будет благодарен своему режиссеру! Так же я была благодарна Шеру, который вернул мне радость любимой работы, расцветил мою жизнь, до того серую и унылую, яркими красками. Со своей стороны, Андрей Владимирович испытывал ко мне особую благодарность творца к любимому детищу. Он был выдающийся ученый, но основным его занятием и страстью всегда было помогать людям. Он очень многим помог, щедро тратя на людей время, которое всегда имел в дефиците. И естественно, он радовался, когда видел реальный результат своих усилий. И вот в случае с Кузьминой он видит, что без его участия человек бы не состоялся – потрясающий результат.
Мы должны были лететь в поле из Питера, туда отправлялись на поезде, я и Вова Тумской. Шер пришел провожать нас на вокзал. Он переживал, что после операции не может помогать таскать вещи. Мы обещали, что в поле все будет хорошо.
Первая поездка на север после перерыва прошла легче, чем я ожидала, навыки полевой работы быстро восстановились. Основной проблемой было общение с иностранцами, мой английский всегда хромал, и сейчас хромает. Но на месте наша группа хорошо притерлась психологически, конфликтов не возникало, Кристина Зигерт переводила с русского на немецкий и наоборот, только в самой работе шел разнобой. Раньше, на Колыме мы всегда работали единой командой, вместе смотрели разрез, обсуждали, какой слой следует опробовать, мне помогали носить инструменты и образцы. Здесь я очутились под огромной стенкой из мокрой породы и льда в полном одиночестве. Все куда-то разбежались, и я стояла с двумя тяжелыми ситами, рюкзаком мелких инструментов и лопатой не зная с чего начать. Осмотревшись, решила начать с самого простого, там, где точно опробование необходимо и ждать когда приедет Таня Кузнецова, она вела крымскую практику студентов и должна была подъехать попозже. Мне обязательно нужно было с кем-то обсудить стратегию, советоваться, не только потому, что растерялась перед незнакомым разрезом, а еще и по причине трудоемкости моего метода, промывка отнимает много времени, на детальное изучение разреза и выяснение, где есть что-то интересное, его обычно не хватает. Чтобы получить реальный результат мне необходимо работать в связке. Как я тогда переживала, что с нами нет Шера! Эта его операция не только кардинально изменила жизнь, добавив постоянную тревогу и ограничение возможностей, она еще и повлияла на направление российско-германского сотрудничества. Мы приехали в поле разнородной командой. На севере никто толком не работал кроме Вити Куницкого, но тот повел себя странно. В первый день он был занят установкой лагеря, действительно очень мастерски, на второй день он вызвался дежурить, потом пару раз сходил в маршрут, но так никому ничего не объяснил и, в конце концов, уехал в другой отряд бурить. Когда он вернулся, мы уже более или менее разобрались и его советы не очень понадобились. Виктор симпатичный мужик и неплохой мерзлотовед, но он, увы, не лидер. Лутц Ширмайстер раньше работал на морене в окрестностях Берлина и занимался тропическими почвами. Он очень старался, они везде ходили с Вовой, пытались разобраться и многого достигли, но сколько усилий было бы сохранено, если бы присутствовал Андрей Владимирович. Он бы и показал и объяснил и согласовал работу. И еще, немцы в поле, скорее всего, убедились бы, что Шер хороший парень и с ним интересно иметь дело.
Шер издалека пытался опекать Лутца, наставлять его, делиться опытом, и если бы оно происходило в поле, то Лутц воспринял бы наставничество адекватно. После поля Лутц встал в позу, он сам до всего дошел, он состоявшийся ученый и в опеке не нуждается. Шер писал Ширмайстеру длинные письма на английском, который тот, будучи восточным немцем, знал недостаточно хорошо. Лутц жаловался, что ему все приходится читать и переводить и отвечать, на что уходит масса времени. У них возникла взаимная неприязнь, доходящая до абсурда.
Следующим летом, перед вторым полем на море Лаптевых, нас с Таней пригласили поработать месяц в Германии. Это была моя вторая поездка за границу, первая, студенческая практика, была тоже в Германию. И Шер примерно в то же время прибыл в Потсдам. Мы виделись в основном на работе, Андрей Владимирович поселился у Андрея Андреева, а мы с Таней в общежитии института. Иногда встречали его возле магазина или на улице, мы все попросили у немцев велосипеды и разъезжали на колесах, пользуясь безопасностью немецкого городка. В Потсдаме мы построили вместе с Шером график по насекомным образцам Быковского полуострова, который потом стал классическим, вошел в несколько работ. Результаты показались принципиально новыми, и Андрей Владимирович загорелся писать статью в престижный журнал типа Nature. И начался долговременный конфликт с Потсдамскими коллегами. Шер писал долго, в своем стиле, немцы не могли ждать, им требовались публикации. Результаты исследований на Быковском растащили по множеству статей и докладов, новизна потерялась. Мои насекомые спровоцировали этот конфликт. Я тоже в тот момент, может быть единственный раз в жизни, выступила на стороне противника. Доводом было то, что немцы нас привезли в поле, пригласили сейчас поработать с целью поддержать материально (на месячную зарплату из Германии я жила весь оставшийся год) и с нашей стороны будет неэтично мешать им публиковать результаты экспедиции самим. Брать Шера в соавторы Лутц отказался, он решил, не без оснований, что статья сильно задержится, и его уволят с работы, Лутц находился в подвешенном состоянии. Он имел формальное право не включать в статью Шера, так как тот не был участником экспедиции. Кроме того, Лутц хотел писать сам и понимал, что, будучи соавтором, Шер все переиначит и перепишет на свой лад, он иначе статьи писать не умеет и боялся, что его вклад будет таков, что первым автором окажется Шер, а не Ширмайстер. Я обещала сделать свой вклад в немецкую статью максимально фактологическим, без совместного графика, без особых выводов и рассуждений. Чтобы потом, уже ссылаясь на немецкую статью, нам писать отдельно самим подробно. И все равно, Шер был обижен, с Таней у них состоялся резкий разговор, после которого они вскоре временно разошлись, мне же всю оставшуюся жизнь история с немцами и статьей припоминалась как пример случая нелояльности. Пока конфликт окончательно не разгорелся, статья еще не пошла в работу, Шер напросился к немцам в следующее поле. Отряд Лутца собирался лететь на Ляховский остров, далеко, сложно, в суровые условия. Включать туда Шера никто не хотел, боялись за его здоровье, но он уговорил, что может работать отдельным своим отрядом на Быковском, куда добраться много проще и связь с внешним миром легче. На Быковском Андрей Владимирович собирался сам во всем разобраться и заделать дыры, мы в первое лето успели опробовать не весь разрез. Кроме того, у меня в процессе пересылки груза пропал один из четырех мешков с образцами.
Шер пригласил двух студентов мерзлотоведов Ваню Пармузина и Лешу Борцова к себе в помощники. Мы прибыли в Тикси одним самолетом, чартерным рейсом компании Надежда, кажется снова из Питера. Поселились в гостинице Полярная около залива, где уже много дней в ожидании, когда прибудет спецрейсом вездеход особой конструкции, сидел Паша Никольский. Он собирался ехать на вездеходе очень далеко, на Ойягосский яр, как раз напротив нашего Ляховского. Мы все успели разъехаться по своим местам, когда вездеход все-таки прибыл. Паша поехал его опробовать в ближайшее доступное место – к Шеру на Быковский. Вездеход доехал туда с трудом, по дороге сломалось три колеса из шести и на Ойягосс его так и не взяли. Андрей Владимирович с энтузиазмом взялся руководить двумя студентами. Он, по-моему, был очень рад, что смог снова поехать в поле, когда уже распрощался было с полевой жизнью навсегда. И надо признать, поступок Шера мог вызвать удивление, куда лезет со своим здоровьем, но в первую очередь вызывал уважение. Человек решился на северное поле после сложнейшей операции замены клапана, когда другие люди не то, что в Арктику ехать, с кровати боятся встать. Студенты, Ваня и Леша, несколько оторопели от его опеки. Андрей Владимирович хлопотал возле своих баулов и приговаривал, мальчики, вы все проверили, вы все пометили, вы не забыли написать на наших вещах три буквы. Ваня огрызнулся: да, написали, именно три буквы, первая х, остальное как у вас. Шер не обиделся, его фамилию часто так видоизменяли. После поля Ваня с Лешей жаловались на «дедушку», он их замучил своей заботой. Они стеснялись, что взрослый начальник будит их по утрам ласковыми словами «мальчики вставайте, чай уже готов» Они не хотели, чтобы их называли мальчиками. Группа Шера высадилась с корабля и не совсем удачно. Одна из лодок перевернулась, груз разметало по заливу, часть они сразу выловили, а часть мы еще собирали через два года. Первым прибой выбросил на берег почему-то тяжелый ломик. Ваня схватил из воды картонный ящик водки, мокрое дно провалилось, и все бутылки поплыли по морю Лаптевых. Потом они развлекались тем, что ходили по пляжу с целью найти уцелевшую бутылку, и случалось что находили.
Наши группы каждый вечер выходили на связь. Лутц с мрачной улыбкой сидел рядом и слушал переговоры с Андреем Владимировичем, которые выглядели следующим образом:
Шер – мы тут обнаружили возле байджерахов ваши прошлогодние метки, такие ленточки на палочках, там что-то написано. Это в том месте, где много байджерахов, недалеко от баржи. Сейчас, подождите, я посмотрю, что там написано. Да, разобрал, написано р-4.
Вова Тумской – да, это наши метки, написаны номера образцов.
Шер – понимаю, сейчас посмотрю в отчете, да, был такой образец. Скажите, а с какой стороны байджераха была воткнута эта палочка, вы не помните?
Вова – мы ставили метки на вершине
Шер – наверное, она упала, когда вершина растаяла, вы не помните, как глубоко втыкали палочку?
Мы давились со смеху, слушая дотошные расспросы Андрея Владимировича про наши прошлогодние метки, они нам казались образцом глупого педантизма. На самом деле Шер выяснял подробности не просто так, он пытался понять, где именно мы работали, чтобы привязаться на местности к нашему разрезу и чтобы также понять с какой скоростью деградирует мерзлота.
Иногда связь давала сбои, и мы общались через добровольных помощников, соседних полярников. На мысе Шалаурова обычно слышали все станции, их радист чаще всего нам ретранслировал. На мой день рождения в конце августа Шер заготовил большое поздравительное сообщение. Но связь тогда работала опять не во всех направлениях. Мы не слышали Быковский, они нас, всех слышал Мыс Шалаурова и Быковский тоже слышал, то, что полярник нам ретранслирует. Ваня с Лешей очень потешались, когда сравнивали тексты. Андрей Владимирович придумал как всегда интересно, с намеками, юмором, и кажется даже в стихах, а радист предпочитал опускать лишнее. В его исполнении текст выглядел стандартно: ну, они там желают здоровья, успехов в личной жизни, образцов побольше набрать. Это был бесплатный аттракцион для всех окрестных партий и полярок. За нами следили также Паша с Ойягоса и Архангелов с Яны.
На острове наша партия просидела до последнего момента, вертолет не мог вылететь то по причине технической неисправности, то оттого что в выходной в аэропорту нет заправщика. Немцы особенно нервничали, у всех были билеты, но мы могли вылететь в Москву и на следующем самолете, а у них в связке стояли билеты в Германию и сроки визы. Нас вывезли в последний день, как раз к прощальному банкету. На следующий день все улетали домой. Самолет был чартерный, но с приличным обслуживанием, со стюардессами. Они очень смущались, что на борту иностранцы и пытались повторять все объявления на английском. На что немецкие коллеги заявили не надо стараться, они и так все понимают. Члены совместной экспедиции вели себя расслабленно, по салону катались пустые пивные бутылки. Мы сели в Питере, где основная часть экспедиции покинула самолет. Еще в воздухе возник вопрос, не полететь ли москвичам тем же самолетом в Москву, летчики сказали, что должны как раз после нас лететь туда. Начальник экспедиции Фолькер согласился доплатить, и сразу после посадки мы быстренько взлетели и лихо, за полчаса, добрались до Внуково. Между тем в Питере самолет ждали пассажиры, рейс сделали плановым и продали на него билеты, о чем командир не знал. Во Внуково тоже появление левого самолета восприняли с удивлением. У нас не были оформлены багажные квитанции, никто не ждал пассажиров и поэтому мы разгружались сами и носили вещи на руках по летному полю в условиях вполне официального аэропорта. Какие-то люди в форме останавливали нас и спрашивали, что мы тут делаем. На что Ваня спокойно ответил, не видно разве, груз носим. Происходило все глубокой ночью.
Примерно в том году мы получили стипендии российско-немецкой лаборатории Отто Шмидта в Питере. Шер был профессором, мы с Таней при нем молодыми, я аспирантка, она постдоктор. Денег из ОШЛ более или менее хватало на жизнь, я смогла уйти с работы в школе и окончательно сосредоточиться на диссертации.
Работа в совместной экспедиции и ОШЛ привела к тому, что мы могли легко ездить на конференции. Я впервые в жизни выехала на международную конференцию, в Страсбург. Там были почти все коллеги по полям на море Лаптевых, мы держались тесной компанией. Это был большой сбор, европейский геологический конгресс, где можно было запутаться в секциях, а отдельного человека не увидеть. Кроме того, было плохо организовано питание. В прошлом году АВ с Таней ездили в Норвегию, там их кормили отлично, поэтому мы решили сейчас домашних запасов не привозить. И ошиблись, нам сказали, чтобы питались за свой счет, деньги потом вернут, но у нас не было французских франков, а приехали мы в выходной, когда банки закрыты. Несколько металлических франков нашлось у АВ. Мы купили на них самые дешевые продукты, какие смогли найти – хлеб и маринованную селедку и сидели два дня в центре Франции на этой диете с добавлением домашних пирожков Димы Большиянова.
В следующем, 2000 году совместная экспедиция ездила в поле в ограниченном составе, и работали мы меньше чем раньше. Шер участия в ней не принимал.
В 2001 году отряд Лутца на север не поехал, они ездили в Якутск. Андрей Владимирович собирался организовывать свое собственное поле на Быковский, из иностранцев только Ян Барнес, мирный парень без претензии командовать. Мы ехали вместе с отрядом Гиличинского. В отряд Шера входили Ольга Лисицына, Ваня Пармузин, Сережа Демьянков и я. Шер звал Таню, но у нее были другие планы. У Гиличинского была пара студентов, в том числе девушка Ксюша, молодой сотрудник Саша Холодов и старый компаньон Давида Витя Сороковиков. Мы в Москве долго обсуждали, как лучше встать с соседним отрядом, вместе или на некотором расстоянии, стили работы Шера и Давида сильно различались. На месте естественным образом получилось быть вместе. Мы поселились в Тикси гостинице Моряк и, гуляя по маленькому поселку, то и дело натыкались на знакомые лица. Тут были некоторые немецкие коллеги, Дима Большиянов, я разглядела людей из ПИНа – Иванцова и Малаховскую, они собирались на докембрий и, наконец, наши местные тиксинские друзья из заповедника, прежде всего Саша Гуков. Заповедник помогал нам в проблемах логистики, организовал вездеход и прочее. Раньше мы ездили на Быковский на корабле или вертолете, теперь отправились на вездеходе, что было дольше и утомительнее, мы ехали в тесноте на мешках и ящиках с грузом. Мы попросили найти для нас в поселке повариху, отряд получился большой, Гиличинский в силу особенностей своей работы не мог выделять людей на дежурства. Пока поварихи не было, готовил преимущественно Сороковиков, но он скоро должен был понадобиться на буровой, так как с глубиной штанги становились тяжелее, требовалось больше людей их поднимать. Через несколько дней из Тикси прислали нам не повариху, а повара, средних лет якута с молодой собачкой Вистой. Повар был не профессионал, готовил неважно, но он был при кухне, мыл посуду и мы могли сосредоточиться на работе. Собака, смесь лайки с овчаркой, доставила куда больше хлопот, чем повар и его потенциальное отсутствие. Собака была шкодливая. Она любила преследовать людей, хватая их зубами за обувь, кому-то прокусила резиновый сапог. Приходилось следить за бельем, мы после стирки вешали белье на растяжки палаток, женщины старались, как обычно, свои трусики не выставлять на самое видное место, но собака все собирала и выкладывала коллекцию из носков трусов и лифчиков в центре лагеря перед кухонной палаткой. Больше других страдал от собаки Шер – она воровала и прятала ископаемые кости!
Мы встали около ручья в тундре, метрах в 200 от моря. Раньше, и у немецкой группы, и у Шера, лагерь находился на берегу, это создавало удобства – ближе к лодке, больше дров, меньше комаров, но с другой стороны во время шторма палатки захлестывало. И еще там было довольно грязно от битых бутылок, которые оставляли рыбаки и все в бревнах. Мнения разделились, большинство предпочитало стоять в тундре у ручья на сухом торфяном бугре, Шер настаивал встать у моря, он хотел следить за лодкой и наблюдать закат, мусор он предлагал убрать. Может, мы бы таким образом отделились от лагеря Гиличинского, но оказалось, что у Ксюши нет своей палатки, и ей удобнее спать в большой женской шестиместке. Поэтому решили вставать все вместе не на берегу. Шер согласился, сказав, что у него есть свое мнение. Мы поставили кухню, две большие палатки и несколько маленьких и увидели, что Андрей Владимирович один возится на берегу, он решил жить отдельно. Такой хутор в лагере создавал неудобства, приходилось бы далеко ходить к нему, чтобы позвать на обед или спросить что-нибудь, в общем, к Шеру направилась делегация с целью уговорить его вернуться к народу. Уговорили, ребята помогли перенести вещи. Кстати, потом на Ойягоссе, Давид Гиличинский организовал собственный хутор, заявив, что молодежь в лагере шумит, мешает отдохнуть.
Давид установил четкий рабочий режим, завтрак в 8, обеда в 2, ужин в 8 и очень сердился, когда к обеду опаздывали. Шер привык работать без режима, но с другой стороны прийти и просто сесть за стол, когда все готово тоже неплохо и четкое время избавляло от бесплодных ожиданий друг друга. Вскоре мы перестали ходить обедать, брали сухой паек, Шер термос, а я котелок, чтобы пить чай на месте. На берегу в этих местах так много плавника из Лены, что проблем развести костер не стояло. Мы работали немного раздельно, Ольга и Ваня делали детальное описание разреза, Шер ходил в ботинках на кошках по всей стенке, мы с Сережей промывали породу из слоев, которые нам указывал АВ. Мне такой стиль работы очень по душе, мы работали командой, советовались, и друг другу помогали, намного приятнее, чем с Лутцем и Куницким где каждый сам по себе. Хотя и у Лутца со временем стал вырабатываться дух коллективизма, на Ляховском уже работали более согласовано, чем в первый год. Видимо на Севере коллективная работа энергетически более выгодна.
Ян Барнес приехал собирать кости бизонов для ДНК. Он бродил по берегу, изредка проваливаясь в топкую грязь и думая про себя, что в это время в Лондоне он бы сидел в пабе за пивом. Так он собрал все, что было рядом, и они решили сделать вылазку на соседний разрез мыс Мамонта. Поехали туда на лодке по морю Шер, Барнес и Сороковиков, выехали они утром, чтобы вечером вернуться. Мы их ждали до 12 ночи и уже не знали что подумать, как вдруг заявляется Андрей Владимирович, который пришел один пешком, чтобы предупредить, что с ними все в порядке, лодка сидит на мели, Витя и Ян спят в рыбацкой хижине. Шер прошел 4 километра через залив по морскому дну, тогда ветром согнало воду, отчего лодка и оказалась на суше, когда к ней вернулись, собрав кости. Через день, когда уровень моря пришел в норму, Витя с Яном вернулись в лагерь.
Вечером за ужином в кухонной палатке звучали шуточки, молодежь, включая Яна Барнеса, играла на кухонных инструментах рок музыку и сочинялась длинная песня про то, как они бурят мерзлоту. Ольга Синицына и Андрей Владимирович много лет сотрудничали, но вместе в поле поехали в первый раз. Ольга симпатичная женщина, очень моложавая, небольшого роста, худая, подвижная, брюнетка. Такой тип женщин во вкусе АВ. Кроме того, они оба курили, что создавало повод для совместного времяпрепровождения. Но вместо того чтобы приударить за дамой, которая ему явно нравилась, АВ начал с ней ругаться. Может, ревновал к другим мужчина отряда, так или иначе они испортили отношения и после этого поля прекратили сотрудничество. Зато Ваня и Ксюша после этого поля поженились.
После Быковского Давид собирался ехать на Ойягосс, и мы сперва планировали ехать с ними тоже, особенно хотелось ехать мне, чтобы посмотреть новые места. Однако в процессе работы Шер решил остаться на Быковском до конца, чтобы уж совсем все доделать. Планировалось, что Ольга и Ваня тоже останутся, но Ваня заболел, его пришлось отправлять в Москву, а Ольга настолько обиделась на нападки своего старого товарища, что решила ехать с Гиличинским.
В середине августа они отъехали на вездеходе, повара с собакой тоже увезли. Шер облегченно вздохнул, работать в маленьком коллективе ему было гораздо легче. Мы сели ужинать в непривычной тишине, АВ, я и Сережа Демьянков. Шер поставил бутылку на стол и предложил выпить за отъезд беспокойных товарищей, а главное за то, что они увезли эту сволочную собаку! Тут за стенками палатки послышался шум, Сережа вышел посмотреть, что там происходит и увидел Висту, которая будучи собакой себе на уме, решила сменить хозяина - она привязалась к Сереже и теперь вернулась к нему, сбежав на ходу из вездехода. Андрей Владимирович, только не падайте в обморок, предупредил Демьянков, приглашая собаку в палатку. Некоторое время мы ждали, что повар попросит вездеход вернуться за собакой, но не дождались. А когда уже в Тикси спросили его, почему не вернулся, знал же, что собака работать мешает, только пожал плечами и заметил: «так утопили бы». Не удивительно, что Виста от него сбежала.
Началась наша спокойная жизнь. Буровая больше не тарахтела на вершине обрыва, стало тихо той особенной тундровой тишиной, когда нет шелеста веток, пения птиц или стрекотания кузнечиков, абсолютная тишина и покой и еще простор. Мы шли на разрез, поднимаясь по склону, у подножья которого росло много цветов, особенных, тундровых, на низких стеблях, казалось, что они состоят только из самого цветка. Наверху начинали желтеть и краснеть карликовые ивы – два листочка и между ними вертикально вверх торчит одна ивовая сережка. И когда стоишь на вершине обрыва, где далеко внизу море, вокруг бескрайняя цветная тундра и сверху бескрайнее синее небо особенно ясно ощущаешь радость бытия.
Андрей Владимирович придумал брать образцы непосредственно из вертикальной мерзлой стенки, чтобы опробовать ту часть разреза, к которой мы не приближались раньше, считая ее недоступной. Сережа имел некоторые альпинистские навыки, он закреплялся на стенке на ледовом крюке и топором рубил мерзлую породу, куски складывал в ведро, которое я на веревке вытаскивала наверх. То, что он набрал, раскладывалось на куске брезента на солнце, чтобы таяло, и только потом я могла приступать к промывке. Чтобы не таскать породу далеко через кочки к морю, я придумала выкапывать специальные ямы. На следующий день яма заполняется водой из талой мерзлоты и рабочее место готово, таскать мешки с землей никуда не надо.
Собака ходила с нами на разрез. По крутым ледяным склонам она передвигалась вполне ловко. Мы шли по тундре в болотниках и только возле разреза переодевались в ботинки с кошками. Один раз Сережа вернувшись со льда, никак не мог найти свои сапоги, один сапог лежал на месте, а второй исчез. Собака прибежала, радостно виляя хвостом, откуда-то из байджерахов, где отсиживалась, прячась от ветра. Мы подозревали, что это Виста утащила второй сапог для игры и бросила где-нибудь. Но ведь ее не спросишь, пришлось всем ходить искать. Сережа направился туда, откуда выбежала собака, и нашел там свежевыкопанную нору, а в норе в качестве подстилки лежал его сапог. Мы восхитились способностями собаки устраивать свою жизнь в суровых условиях. Такая нигде не пропадет, если только ее хозяин повар не съест. Мы ее пытались оставлять в лагере, что тоже не приводило ни к чему хорошему. Привязь она перегрызала и делала то, что ей нравится. Например, она залезла в мою палатку, изгрызла тетрадь, к счастью не полевой дневник, испачкала вкладыш к спальнику - решив отдохнуть с комфортом, собака залезла спать внутрь, и самое главное, утащила мое зеркало, разорив косметичку. Виста проявила себя типичной женщиной, зеркало мы так и не нашли.
Шер провел много времени на ледяной жиле, вооруженный бензопилой. Он выпиливал образцы для Ханно Майера, одного из Потсдамских немцев, с которым у него сложились рабочие отношения. В вопросах ископаемого льда Шер разбирался не хуже хорошего мерзлотоведа. Виктор Куницкий тоже пилил лед бензопилой, но насколько разно они работали. У Куницкого брызги летели во все стороны, он входил в раж и приговаривал, что вот она работа для настоящего мужчины и если бы не был одет в ватник, окружающие имели бы возможность полюбоваться игрой его мускулов. Шер с бензопилой был похож на хозяйственного гнома. Не слишком выдающийся атлет, в толстых очках, он делал ту же работу спокойно и тщательно и ничуть не менее продуктивно.
В отряде была сеть и лодка, поэтому была и рыба, море около дельты почти пресное и рыба тех же пород что мы ловили на Колыме. Проблема состояла в капризах моря, оно то плескалось под берегом, то уходило на несколько километров в зависимости от приливов и еще больше от ветров. Лодка соответственно или стояла на сухом дне или к ней было не подойти в штормовую погоду. То же относится к дороге на разрез, когда вода уходила, идти по дну, собирая по дороге ископаемые кости, было одним удовольствием. В прочее время приходилось пробираться по кочкам и через жидкую грязь.
Вечером мы втроем уютно сидели в кухонной палатке, где топилась печка, Шер рассказывал истории и одновременно мастерил что-нибудь полезное для хозяйственных нужд, например подсвечники из банок из-под пива. Мое сорокалетие, как и ряд предыдущих дней рождения, пришелся на полевое время. Мы отмечали событие втроем в палатке в окружении тундры, как и много лет назад на Керемесите. Только Андрей Владимирович постарел и я уже не та наивная студентка, мы много вместе прошли и стали понимать друг друга с полуслова. Шер снова написал стихи, только на сей раз не шуточные, а лиричные и подарил свое зеркало, взамен украденного собакой. И еще он подарил портрет красивой женщины, некой княгини, со словами: а теперь посмотри на себя в зеркало. И действительно, женщина с портрета обладала определенным сходством со мной, только ухоженная, нарядная. - Теперь ты убедилась, какая ты красивая. На столе в консервной банке из-под сгущенки стояли тундровые цветы, свечи горели в самодельных светильниках, а за окном при температуре, близкой к нулевой, шел дождь.
Тем временем Андрей Иванцов и Яна Малаховская, закончив свои работы, вернулись в Тикси. Яна как человек активный и любознательный загорелась сходить на четвертичный разрез найти зуб мамонта. Они взяли еду, палатку и пошли по берегу от поселка без использования каких-либо транспортных средств, а там идти немало. Они шли два дня, чуть-чуть не дойдя до нашего лагеря, нашли нужный зуб и сделали еще одну интересную находку – лежащий на льду разлагающийся труп крупного животного. Иванцов сообщил о находке в заповедник и написал записку, что обнаружена ископаемая лошадь. Поэтому когда нас приехал забирать вездеход, в нем сидел Гуков с заданием посмотреть что за лошадь. Это могла быть действительно уникальная находка. Гуков заехал в лагерь за Шером и студентом для помощи, и они отправились смотреть труп. На месте они сразу поняли, что труп не лошади, а лосихи, лоси редко, но забегают в район Тикси, спасаясь от комаров, но вообще-то живут южнее. Дурно пахнувшие остатки с живыми личинками мух погрузили в мешок, соскребли все что можно и взяли образцы древесины из разреза, откуда мог вытаять лось. Лось оказался все-таки не современный, 9 тысяч лет. Однако поездка на вездеходе в обществе уникальной находки и дальнейшая работа в гараже, где она хранилась, доставила нам мало удовольствия.
Гуков, еще по дороге в лагерь, подобрал двух волчат. Он легкомысленно оставил их мне с просьбой посторожить, чтобы он потом посмотрел на них внимательнее и решил волки они или смесь с собакой. Щенки были странные, не очень похожие на волков, но собак в тундре не водилось, поселки далеко. Они уехали за трупом, и я осталась в обществе трех животных собачьей породы, этих щенков и нашей Висты. Они все сразу стали играть друг с другом. Потом из тундры раздался протяжный вой, и щенки стремительно убежали. И я подумала, что если бы мама волчица пришла в лагерь выручать детей?
Мы опять поселились в гостинице Маяк и ходили в гости к немецкой экспедиции в гостиницу Полярную. Мы пришли туда сразу, как приехали, было поздно и нам хотелось что-нибудь поесть. Но у ребят еды почти не было, только рыба, зато веселье в самом разгаре. Красивые рослые немецкие студенты и аспиранты отплясывали на тесном пространстве кухни, с ними Дима Большиянов из Питера и Катя Абрамова из заповедника. Мы с Шером присоединились (Сережа устал и остался в номере). Потом сильно выпивший Дима провожал нас в гостиницу, а мы его обратно, так как он плохо стоял на ногах. Мы идем уже вдвоем с Андреем Владимировичем в свой Маяк по ночным улицам Тикси под слабым северным сиянием. Шер делает мне своеобразное признание в любви – Света, я к тебе привык, кажется, я допустил тебя в свой внутренний круг. Поэтому должен тебя предупредить, теперь я буду с тобой груб. Я буду обзывать тебя дурой, или еще чем похуже, придираться, кричать, а ты не обижайся. Понимаю, что тебе будет нелегко, и все равно, постарайся не обижаться. У меня такой характер, я не могу иначе.
Наше последующее общение показало, что предупреждал он не просто так.
Возвращение в Москву происходило на том же дребезжащем древнем самолете, на котором летели сюда. Про самолет Давид мрачно заметил – люди так долго не живут, ил-18 давно уже снят с производства, а он все летает и летает на север, наверное, будет летать, пока не упадет. И летчики, нанятые компанией Надежда, были под стать к самолету, какие-то опухшие неопрятные и очень толстые. Мы заняли было места в начале салона, так стюардесса попросила всех передних пассажиров перейти в хвост, потому что у них центровка нарушается. Не удивительно с такими толстыми летчиками. Все 8 часов полета самолет бросало в воздушные ямы. Самолет, к нашему облегчению, на сей раз летел в Москву на мелкий военный аэродром. За немецкой группой пришла машина и нас, конечно, тоже взяли, только они ехали до гостиницы Университетской, а мы не знали, куда деваться со своим грузом. Позвонили Ване Пармузину, который живет недалеко. Дома были его родители, они немного удивились, но разрешили заявиться к ним с грузом. По нашей просьбе машина довезла нас до Ваниного дома, там рядом, и мы втащили свои многочисленные ящики и баулы в небольшую квартирку. Ванины родители, сами полевики (папа происходит из семьи потомственных мерзлотоведов), восприняли нашествие спокойно и согласились несколько дней груз подержать. Потом мы перевезли его частично в ПИН, частично на квартиру к Наталье Борисовне, маме Андрея Владимировича. После потери подвала Шер хранил полевое барахло у мамы под кроватью.
У меня уже набралось достаточно материала для хорошей диссертации, и последние образцы из дельты я оставила на потом. После поля мне пришлось интенсивно потрудиться, чтобы дописать текст и особенно автореферат, который надо было рассылать за месяц до защиты. Текст я Андрею Владимировичу не показывала, знала, что это опасно, он начнет все переписывать. Автореферат пришлось показать, сам диссер никто не читает, а автореферат должен быть более выверен. У меня, конечно, нашли много блох и одно более крупное насекомое – я, сделав опечатку, написала вместо 10 тысяч лет 100 тысяч, что было бы крупной фактической ошибкой. Шер начисто переписал выводы, построив фразы более доходчиво и значимо с научной точки зрения. На его цветном принтере мы распечатали все таблицы. Плакаты к защите я сделала в Германии на плоттере, получилось очень красиво.
За два дня до защиты, когда мы с Катей Тесаковой возвращались вечером из музея, на нас напал грабитель, в результате чего у меня получилось легкое сотрясение мозга и выдающийся синяк под глазом. А мы, кроме того, вскоре должны были ехать в ОШЛ на отчетную конференцию, где надо было доложиться на английском. Я заявилась домой к Шеру с еще желтым синяков (как раз к защите он позеленел) и пожаловалась, что меня побили, но я в порядке, готова идти за билетами в Питер и вообще, это событие никак не должно отразиться на нашей работе. На самом деле я не была в особом порядке, меня пошатывало как после наркоза, кружилась голова. Шер не проявил никакого внешнего беспокойства, заглянул под глаз и сказал что почти не заметно. Потом Таня рассказывала, что он позвонил ей в страшном волнении и описывал, в каком я жутком состоянии и беспокоился, как же я пройду защиту. Утром знаменательного дня, в музее я прошлась по коридору в поисках женщин, у которых есть косметика, мне надо было замазать синяк. Как назло, ПИНовские женщины почти не красились, положение спасла бывшая супруга Андрея Владимировича, одолжив мне французский тональный крем. Крем честно продержался все выступление, но на традиционном чае-банкете синяк стал проступать. Шер выступал с дифирамбами в мой адрес, расхваливал, как я хорошо работаю, особенно в поле, на банкете был особенно активен, преподнес подарок, очень гордился. На следующий день мы поехали на отчет в Питер. В поезде Шер вдруг начал меня ругать, что со мной работать трудно, я чересчур упряма, и вообще все плохо. Я не знала, что подумать, не понимала в чем моя вина, за что ругают. Я очень старалась быть ему полезной и всегда следовала его советам, почему со мной трудно? И вроде бы только что меня хвалили. Мы легли спать в плохом настроении и весь следующий день не разговаривали. Вечером он пришел извиняться, сказал, что очень переволновался и за защиту и за синяк. И вообще я старик, старики любят поворчать, не обращай внимания. А я уж было решила после разговора в поезде, что он хочет со мной расстаться. Впрочем, меня в Тикси предупреждали.
Следующий неприятный инцидент произошел в Швейцарии. Мне выпала большая удача туда попасть, горы, ледники, все потрясающе красиво и заседали мы не в городе, а в небольшой курортной деревне на берегу озера в шикарном отеле. Перед поездкой нас предупредили, что будет экскурсия в горы, привозите теплую куртку и ботинки. У меня был опыт только одной конференции в Страсбурге, где никаких особых событий не происходило. Поэтому я, с грустью перебрав светские одежды, решила, что в сумку уже ничего больше не влезет и ничего с собой не взяла, только то, в чем ходить на заседания. Кроме того, у бушвумен нет вкуса к хорошей одежде, мне идет свитер и штормовка, а всякие кофточки с кружавчиками мне активно не нравятся. Заседать было приятно, участников мало, только свои, доклады интересные, в промежутках я ходила в бассейн при отеле или по окрестным холмам. И все бы хорошо, если бы в последний день не назначили банкет. Нас расселили парами в двухместных номерах, где имелись только по одной широкой кровати. При регистрации оказалось, что Шера и директора института Географии Котлякова поселили в один номер. Академик неожиданно резко выступил: я с ним в одном номере жить не желаю, он курит. АВ смутился и пообещал в номере не курить, Котляков извинился, сказав, что никого не хотел обидеть, просто у него на табак аллергия. Они поселились вместе. Шер страдал от запрета курить в комнате. Он не успел доделать доклад, сидел за ноутбуком, а думать без сигареты он не мог. Вечером он попросил меня занести ему портативный чайничек, курево он решил заменить на кофе. Котляков встретил мое появление в номере неприветливо – Андрей Владимирович, вам обязательно надо работать ночью и еще приглашать дам для этой цели, язвительно заметил он. Во всем остальном Котляков держался с нами по-дружески, рассказывал про Швейцарию, где уже много раз бывал. Шер доделал свою презентацию за 5 минут до выступления. Она шла с помехами, что-то не сработало в проекторе и цвета получились тусклыми. Следующей была постерная сессия, где у нас имелся стендовый доклад, тоже совместный, но уже с моей фамилией первым автором. Перед конференцией я достаточно хорошо потрудилась над постером, разработала дизайн, все продумала, только английский попросила проверить соавтора. Он посмотрел, ничего не сказал. Я с трудом распечатала постер на плоттере в Германии, кончался картридж, заедало бумагу, вызывали специального человека в выходной, чтобы открыть дверь и все эти немалые усилия оказались напрасным, АВ все решил переделать. Он съездил в Питер в ОШЛ перед конференцией, перекроил постер, чтобы распечатать там новый вариант на плоттере, но сам распечатать не успел, звонил в ОШЛ, просил помочь и в результате все знали, что мой постер настолько плох, что его срочно пришлось исправлять с большим напряжением сил. А мне свой вариант больше нравился, но что поделать пришлось уступить начальнику. И теперь этот самый постер получает первое место в неофициальном соревновании. О чем член комиссии Романовский на ушко сообщает Шеру перед банкетом. Я на тот банкет идти не очень хотела, но Таня уговорила. В зале ресторана колыхалась толпа нарядных дам, в Швейцарию многие приехали с женами, красивая страна, удобный случай. Жены постарались выглядеть во всей красе, некоторые ученые дамы тоже были принаряжены, а мужчины кто как, у кого галстук и белая рубашка, кто как я пришел в повседневной одежде. Все-таки у нас научное собрание, а не встреча политиков. Я сидела за столом очень неловко, слишком шикарная обстановка, я тут не на месте. И одета не так как надо. Шер же был в своей среде, он ходил между столиками, общался на английском, делал дамам комплименты, в общем, наслаждался светской жизнью. Вернувшись за наш, преимущественно русский стол, он вдруг повернулся ко мне и сказал тихим голосом, но четко, так что все русские расслышали: "Ты одета не так, как положено на приеме. Почему ты сидишь, как столб, ни с кем не общаешься, не тренируешь английский? Вот, посмотри на женщину" – он показал на крупную норвежку, - "у нее фигура как у тебя, и костюмчик простенький, видно, что дешевый, а как прилично выглядит. " Тут Таня прервала нотацию: "Этот костюмчик стоит 200 долларов, выпишите нам премию, и я Светку одену." Шер замолчал. Все остальные тоже ощутили неловкость, большинство наших было не при галстуке, а Дима Большиянов, сидевший в белой рубашке, стал оправдываться, что он член комиссии и поэтому вынужден был взять костюм, а то бы не взял. Тут меня вызвали получать приз за постер – горный компас, и я вышла готовая сквозь землю провалиться. После банкета Шер утешал меня и извинялся. Он отлично понял кроме всего прочего, что мне было неловко получать первое место за постер, который он переделал. Он оправдывался тем, что в душе дизайнер, недаром оформлял палеонтологический музей и не может не переделать чужой картинки и что материалы мои, труд мой, я свой приз заслужила. На следующий день я встретила в холле Романовского в компании еще одного человека, не помню кого. Николай Никитич спросил, загадочно подмигнув своему знакомому – "Андрюша вам вчера ничего неприятного не говорил? Не ругался понапрасну? " Я удивилась проницательности, да говорил. Какую-нибудь гадость сказал, правда? Не совсем гадость, так, покритиковал немножко. Не берите в голову, успокоил Романовский, я ему вчера сообщил про первое место и он очень обрадовался, он всегда так, напряжение снимает. Мы поспорили, скажет он вам потом гадость или нет.
Сам Шер на том банкете тоже попал в неловкое положение. Были разные выступления от представителей разных стран, и он тоже захотел выступить. Шер произнес блестящую речь на великолепном английском, поблагодарил за прием, как все было хорошо и так далее. За ним поднялся академик Котляков, он вообще-то по старшинству и должен был первым выступить от лица русской делегации и, видимо, готовил речь заранее, его английский был не столь хорош, как у Шера, и он с некоторым трудом перестраивался, ведь все, что он хотел сказать, уже сказали. Что мне остается сказать после столь удачного выступления моего друга Андрея, начал академик и тогда АВ осознал свою оплошность. Да, действительно лучшего друга, недаром мы спали здесь три дня на одной кровати. Котляков еще раз поблагодарил организаторов и сел на место. К чести академика, зла на Шера он не держал.
После официальной части состоялась экскурсия в горы. Пока мы слушали доклады и сидели за обедами, стояла прекрасная солнечная майская погода. В день экскурсии на озере пошел дождь, а в горах снег. Мы ехали по горной дороге на горном поезде в сплошном снегопаде, только в паре метрах что-то видно. На горе, где имелась смотровая площадка на ледники тоже сплошной туман, вернее облако, можно только догадываться какой красивый вид отсюда может открываться. Наверху было тяжело дышать, сердце колотилось - мы слишком быстро поднялись на высоту 3 километра. Я с тревогой поглядывала на Андрея Владимировича, он выглядел неважно. Куртки и ботинки практически не понадобились, мы почти не выходили наружу из внутренней полости горы, где имелся ресторан, смотровые площадки и обсерватория и куда мы приехали на поезде по туннелю.
На конференции нам вручили в качестве сувениров хорошие швейцарские перочинные ножи. И сейчас в походах по Канаде у меня всегда с собой оба предмета с той конференции – нож и горный компас.
В Швейцарии впервые зашла речь об Америке. Я призналась, что мечтаю съездить в Америку еще с тех времен, когда слушала разговоры диссиденствующих взрослых, сидя на кухне. Шер воспринял намек конкретно, сказал, что можно устроить. В Доусоне намечается мамонтовая конференция, почему бы не попробовать мне туда поехать. Надо только подумать, как бы денег достать. Я тогда не придала значения этой мимолетной беседе, но в 2003 уже гуляла по Доусону в жилете с эмблемой мамонтовой конференции. Причем то, что я сейчас нахожусь постдоктором в Канаде, есть отдаленные последствия той конференции.
2002 год один из самых нелегких в моей жизни. В поле я поехала опять с немцами, но уже не с группой Лутца, которая отправилась в интереснейшую поездку на корабле к самым северным островам Новосибирского архипелага, а в дельту, на остров Самойловский, где имелся стационар. Мое участие в той экспедиции было вполне второстепенным, я в основном собирала современных жуков и чуть больше недели мы провели вдвоем с Себастьяном Веттерихом на разрезе Буор-Хая. Себастьян имел также задачи на Самойловском, и мы работали в рваном режиме, три дня на разрезе, остальное на стационаре, приходилось каждый раз ездить на моторке, в общем-то, совсем близко, разрез было видно с острова, но каждый раз проблемно. То на реке штормит, то бензина нет, а под конец мотор на немецкой лодке сломался, и пришлось просить возить егеря Сергея, а он капризничал, хочу - везу, хочу - нет, наши проблемы его мало волновали. Больше всего мне не нравилось, что просить егеря отвезти нас на разрез приходилось особенным образом, кокетливо. Катя Абрамова делала это за меня, так как я кокетничать ну совсем не умею. И меня бесило, что потрачены такие огромные деньги, чтобы нас сюда доставить, а я не могу полноценно работать из-за странных мелких обстоятельств. В конце концов, экспедиция могла бы заплатить егерю, чтобы тот возил в обязательном порядке.
На день рождения я получила весточку из дома – радиограмму от Шера. Потом я узнала что он, оказывается, звонил моему мужу Пете, чтобы послать радиограмму от его имени тоже, но тот не счел нужным. Петя как раз в тот момент переживал волнующие моменты своей «первой и единственной любви». Вернувшись домой, я погрузилась в глубокую вонючую яму. Расходились мы мучительно больно, максимально для меня обидным образом, муж уходил к женщине стандартно привлекательной, разогрев тем самым мой комплекс неполноценности до высокой температуры. Ведь бушвумен никогда не пользовалась особой популярностью у белых мужчин, ко мне, как правило, относятся как к другу и только со стороны чукчей, якутов и индейцев я бывает ловлю оценивающий мужской взгляд.
В тот тяжелый момент Андрей Владимирович относился ко мне особенно чутко. Он прекрасно понял, что значит для меня предательство человека, которому я доверяла. Шер временно перестал грубить, пытался доказать, что я имею шансы создать новую семью с хорошим человеком и что мы были не парой, что потом мне станет легче. Он тогда сильно переживал, так что наша общая знакомая, которая ухаживала за его мамой, была удивлена. Она, в отличие от Шера не совсем понимала, насколько мне было плохо. Наверное, моя семейная драма усилило его желание сделать мне приятное, и он активно стал организовывать поездку в Америку.
Шер пытался внушить мне следующую философию. Конечно, прекрасно, когда человек живет в семье. Но если случилась так, что семья распалась, сосредотачиваться на этом простительно только тому, у кого в жизни нет другого всепоглощающего занятия. А мы счастливые люди тем, что у нас такое занятие есть – наша наука. Нам есть чем заняться, нам интересно жить. Мы не имеем права впадать в депрессию, так как мы заняты раскрытием тайн природы. И лично я нужна ему, другим коллегам, я не маленький человек с пропавшей шинелью, а ученый. Первое время мне казалось, что он всего лишь утешает, потом стала понимать, что он прав. В любом случае я в очередной раз сумела устоять на ногах, схватившись за плечо этого удивительного, способного к сопереживанию, человека.
В 2003 году состоялась наша знаменательная поездка в Америку. Андрей Владимирович приложил невероятные усилия, чтобы ее организовать, в первую очередь он вошел в оргкомитет мамонтовой конференции в Доусоне, отвечал за московских участников. Кроме Канады мы должны были посетить Аляску, Шер стал инициатором небольшой конференции по климату плейстоцена в Фербенксе, где партнером с американской стороны выступал Пол Мэтьюз, знакомый АВ еще с тех времен, когда он молодым студентом принимал участие в совместной экспедиции на Колыму. Основной задачей Шера было вывести в свет нескольких молодых русских ученых, что легче всего сделать на подобных международных сборищах. И это сработало. После поездки в Америку Вова Тумской провел на Аляске несколько полевых сезонов, а я познакомилась со Скоттом Элайсом и Дуэнем Фрозе, что потом привело меня в Англию и Канаду. Мы не знали забот, визы получили легко, Шер сам все организовал, нам пришлось только пройти коротенькое собеседование в американском посольстве. Андрей Владимирович добился, чтобы пригласили и оплатили дорогу многим русским участникам, но по разным обстоятельствам поехать смогли не все. У нас еще были дополнительные личные планы – очутившись в Америке, что не так уж просто, не терять времени зря и съездить там в поле с Полом Мэтьюзом, прежде всего, чтобы посмотреть «одними глазами» на американских ископаемых насекомых. Мы не были уверены, насколько реальна разница между фаунами по разные стороны Берингова пролива, или она объективно имеет место или разница в определениях вызвана разным опытом и методами исследователей.
Русская делегация полетела в Америку разными путями, в зависимости от фондов, откуда была оплачена дорога. Большинство летело через Сиэтл, Шер и я через Нью-Йорк. Даже увидев из окна самолета внизу знаменитые небоскребы, я не могла поверить, что вижу Америку, это всегда казалось мне так же недостижимо как, скажем, найти золотой самородок во дворе своего дома. Как бы гордился сейчас мой папа, если бы был жив! Все мое детство в советские времена прошло под аккомпанемент передачи Голос Америки, папа был не только стихийным диссидентом, но и умелым радиолюбителем и ловил передачу на редкой частоте, где не работали глушилки, все знакомые приходили к нам слушать.
В аэропорту Кеннеди нас должен был встретить Саша Друк. Его что-то не было заметно, мы сели ждать, я ничуть не беспокоилась, потому что знала, что Шер все организует, не пропадем. АВ куда-то ходил, разменял бумажные доллары на металлические монетки, он знал, что звонить нужно 25-центовиками, позвонил Друку на мобильник и узнал, что тот стоит в пробке. У Друка мы переночевали, и на следующее утро он нас отвез в аэропорт, чтобы лететь в Фербенкс через Солт-Лейк-Сити и Анкоридж. Оба промежуточных пункта поразили меня своей удивительной, не соответствующей представлениям об этих городах, красотой. В Анкоридже предстояло пересаживаться на местный самолет для чего ехать наземным транспортом в другой аэропорт. Я следовала за Шером как овца за пастухом, мало понимая, куда мы идем, и как Андрей Владимирович разбирается, где второй аэропорт и на каком автобусе туда ехать. На одной из регистраций мы встали в конец длинной очереди и решили что опаздываем, тогда Шер нашел другую стойку с короткой очередью (я стояла тупо сторожа вещи), имел любезную беседу с толстой негритянкой и позвал меня регистрироваться. Увы, она регистрировала вне очереди только по банковским карточкам, а у меня такой не имелось. – Ты почему до сих пор не завела себе кредитку – выговорил мне Шер и мы поплелись в хвост большой очереди. Тогда слово кредитка было для меня из другого высшего мира, это теперь у меня в кошельке болтается пара банковских карточек и множество прочих кусков пластика.
В Фербенксе нас встретили, и дальше уже можно было не думать, за все отвечают организаторы. Однако не обходилось и без казусов. Так, вернувшись в гостевые домики после докладов, Марина Сотникова обнаружила, что ее дверь заперта на оба замка, и она проникнуть домой не может. На двери висела только странная записка - здесь была Нэнси. А у Сотниковой в номере пакет с лекарствами, ей было нужно регулярно принимать таблетки. Марина ходила по двору и жаловалась всем встречным, что не может попасть к своим лекарствам. Джон Сторер, посмеиваясь, предлагал переночевать в его номере. Марина сразу решила – пойдем к Андрею, только он мне сможет помочь. Мы с некоторым трудом разыскали АВ, он жил в других домиках и тот без лишних слов сразу все организовал: позвонил в университет, разузнал домашний телефон Пола Мэтьюза, позвонил ему домой и объяснил про происки неведомой Нэнси. Через час дверь открыли.
В Фербенксе Андрей Владимирович был не в первый раз, он здесь прожил полгода и ходил по городку, вспоминая, где он снимал жилье и разглядывал любимую пожарную машину. По дороге в Университет нам приходилось обходить лосей, которые ничего не боясь, разгуливали по городу. Меня позабавили таблички на дверях официальных зданий: с оружием внутрь не входить! И нарисован перечеркнутый пистолет. В Фербенксе обосновалось немало русских, в том числе старый знакомый Шера Юрий Шур и его супруга, оба мерзлотоведы. Из общих знакомых там жил Игорь Дмитриенко из Питера, известный нам по ОШЛ.
После Фербенкса мы на университетских машинах отправились в Доусон. Предстояло совершить некоторую полулегальную операцию. Один из приглашенных на мамонтовую конференцию, Анатолий Ложкин, не имел в паспорте канадской визы. То-есть, теоретически разрешение он получил, а визы не поставил, так как получал ее из США с большой волокитой. Поэтому мы должны были провезти Ложкина незаметно. Он сам очень волновался, приговаривая, вы-то там на конференции сидеть будете, а я в канадской тюрьме. Перед границей мы сделали перестановку в машинах, к нам, где сидело несколько американцев, я, Сотникова и Шер, на заднее сиденье в дальний угол поместили Ложкина. Всем русским сказали ртов не раскрывать себя по акценту не выдавать. Наша головная машина подъехала к границе, из окна высунулся Пол и на вопрос что за люди сказал, вот, везем ученых из Фербенкса. На машине имелась университетская эмблема, и полиции не пришло в голову, что в ней сидят также иностранцы. Алкоголь, табак, растительные продукты не везете? - спросил полицейский, и пропустил машину, не спрашивая паспортов. Вторую машину тоже пропустили, а вот третью, где раньше сидел Ложкин проверили и всем русским поставили штампы. У нас, таким образом, канадская виза осталась чистенькой, ее можно было еще раз использовать. Ложкин же светился от радости, гуляя по канадской территории на свободе.
Перед Доусоном группа из Фербенкса сделала остановку в Вайтхорсе, куда прибывали остальные участники мамонтового собрания. Всех на один день разместили в шикарном отеле с деревянным ковбоем при входе, и на следующий день на машинах и двух школьных автобусах международная команда отправилась в Доусон. Ехать туда долго, целый день, в этом году я повторила маршрут уже в свое поле. По дороге останавливались несколько раз возле интересных геологических объектов или просто посмотреть красивые виды. Перед Доусоном начались характерные отвалы золотых приисков, все перепахано примерно как у нас в Магаданской области. Нас разместили кого в гостиницах, кого в группе гостевых хижин на окраине городка, я оказалась в номере с Сотниковой, Шер с Ложкиным в соседней хижине. Питались мы вместе в складчину. Услышав русскую речь, к нам направился красивый французского облика молодой человек, представившись волонтером. Он знает русский и решил поработать на конференции переводчиком и заодно попрактиковаться в русском, предлагал свои услуги помочь разобраться в обстановке. Мы вежливо отказались, обстановку Шер и так знал досконально, по-английски русские все говорили (кто лучше, кто хуже, а Шер так вообще владел им как родным). Настырный волонтер, однако, от нас не отходил, мы даже стали думать может он шпион. Он сказал, что он артист из Квебека и жена у него русская.
Мне предстояло сделать второй в своей жизни большой научный доклад на английском языке. Английский мое наказание по жизни. Память у меня тоже никуда не годится, выучить текст наизусть не получалось. Сам текст я написала, долго мучаясь, и давала кому-то на проверку. В Фербенксе я кое-как справилась с докладом, там было мало народу, неофициальная обстановка. А здесь огромный зал весь забитый людьми, докладчик выходил к трибуне и говорил в микрофон, все очень торжественно. Шер естественно справился со своим докладом играючи, при его английском и умении выступать на публике. Накануне своего выступления я, взяв бумаги, отправилась повторять текст в лес на берег Юкона. В конце мая комары еще не успели вылететь, и в лесу можно было сидеть совершенно спокойно. Тем временем, мой научный руководитель в молодежной компании из Дуэня Фрозе, Гранта Зазули и Бет Шапиро отправились в паб. Там они сидели долго, весело провели время и под конец, уже глубокой ночью, полезли в какой-то туннель в вечной мерзлоте, где раньше хранили запасы продовольствия. Дуэнь и Грант до сих пор вспоминают эти посиделки и особенно, как Бет кокетничала с Андреем, и какое у него умильное выражение было написано на лице. Дуэнь снимал эту сцену на камеру. Утром я пришла в зал, ничего не подозревая, и удивилась, услышав с разных сторон участливые вопросы: как там Андрей, он в порядке? Потом подошел кто-то из организаторов и попросил сходить за Андреем, он, дескать, знает, что Андрей может быть не совсем в порядке, а Андрею вести секцию. Я побежала к дому, где жили Шер с Ложкиным, постучала в окно, через некоторое время показались два заспанных лица, они жаловались, что не услышали будильника. Через 5 минут Шер был на заседании в полном порядке и мастерски вел секцию.
Выйдя на сцену, я поняла, что сидения в лесу ничуть не спасли, текст я на публике не вспомню. И, положив бумажки на кафедру, незаметно с ними сверялась, хорошо еще, что презентация помогает выстроить доклад.
После докладов состоялись полевые экскурсии на разрезы вокруг Доусона, первые две для всей конференции, остальные, когда основной народ разъехался, для ограниченного круга. Этим летом я работала на всех тех точках. Увы, такого невероятного обилия костей на разрезе Кварц Крик сейчас уже нет. К разрезу подъехали по несерьезной грунтовой дороге два автобуса и несколько машин, около сотни палеонтологов высыпали на мокрый обрыв и с энтузиазмом предались любимому занятию – собирать кости. Возле автобусов на полянке поставили складное кресло, куда усадили старика Верещагина 90 лет и сносили кости к нему. Постепенно образовалась приличная горка и мэтр среди костей объясняющий что почем.
Шер тогда сказал мне – вот бы здесь помыть твоих жучков, в этом районе никто не работал, как было бы замечательно. И наметил разрезы, которые могли бы представлять наибольший интерес. Задание Шера через 5 лет выполнено, жучки добыты, ждут в лаборатории, только результатов Андрею Владимировичу уже не получится узнать.
Осмотрев Клондайк, остатки конференции отправились на экскурсию на лодке. Сперва мы погрузились в большой туристский корабль Принцесса Юкона, огромный катамаран с очень высокой скоростью. Там были и простые туристы, им по дороге экскурсовод рассказывал, что и как. Когда корабль проплыл мимо двух каменных столбов, экскурсовод пересказал индейскую легенду, естественно о девушке и юноше и об их любви, и что они потом состарились и все еще ждут друг друга, уже окаменев. Тут Дуэнь завладел микрофоном и заявил, что теперь он расскажет другую версию. И прочел нам лекцию о тектонических подвижках и геологическую историю реки Юкон. Туристам тоже пришлось слушать. Принцесса причалила к американскому поселку Игл, границу мы миновали по пути на реке. Нам оперативно проштамповали паспорта (у нас с Шером получилось, что есть выезд из Канады при том, что нет туда въезда) и отсутствие визы Ложкина не заметили. В Игле ученые люди поселились уже не в гостинице, а в палаточном кемпинге километрах в двух от поселка. Причем предстояли доклады в поселке для местного населения, отчего АВ вылезал из палатки при полном параде в галстуке.
Игл непьющий поселок, там имеется крупная индейская община и чтобы не создавать лишних проблем и белые и индейцы установили сухой закон. Русская делегация (вернее, ее мужская часть) еще в Доусоне решила сделать запас и была очень расстроена, что мы задержались на экскурсии и не успели в магазин. Наши коллеги запомнили беспокойство русских, оно их удивило. Чтобы угодить гостям, американцы снарядили поездку в соседний поселок за сотню километров и привезли ящик пива и несколько бутылок вина. Про то, как русские хотели выпить, в Канаде до сих пор вспоминают.
Из Игла мы ехали своей компанией на моторке и маленькой быстроходной барже национального парка. По дороге останавливались смотреть разрезы и интересные объекты. С нами был Джон Вастгейт, приятель Шера, ненамного его старше, специалист по вулканическому пеплу, он приехал из Торонто, где тогда имелись случаи нетипичной пневмонии. Он ходил в марлевой повязке, спасаясь от пыльцы, так как сильный аллергик. На вопросы, зачем ему повязка, отвечал, что он из Торонто. Мы остановились ночевать в туристской хижине около Чарли Ривер, кто поставил свои палатки, кто устроился в доме, где были все удобства. В той же хижине остановилась большая группа туристов, которые сплавлялись на резиновых лодках. Вечером Джону стало плохо, он уже почти задыхался, и собирались вызывать вертолет. На наше счастье среди туристов оказался врач с хорошей аптечкой, он определил у Вастгейта нормальную пневмонию осложненную астмой и дал ему сильный антибиотик, сказав, что на неделю должно хватить. Джон обрадовался отсрочке и спокойно пошел со всеми на остальные экскурсии.
Помню, как я разглядела на берегу красивых, серых с черным, гусей. Экзотика! Побежала к своим, чтобы поделиться открытием, но никто не обратил внимания, Шер сказал: "Не вижу никаких гусей", Дуэнь отмахнулся, подумаешь, канадские казарки. Тогда мне все было в диковинку, даже канадские казарки которые потом на берегах Темзы выхватывали хлеб из рук.
Алексей Тихонов не переставал благодарить Шера за организованную им экскурсию. По Юкону, на лодке, в такие экзотические места, и бесплатно, как же нам повезло, говорил Тихонов. А Шер к моему смущению заметил - это вы Светочку благодарите, я знал, что она любит на лодке кататься и из двух вариантов на машине или на лодке выбрал второй.
Вернувшись в Игл, мы переночевали в том же кемпинге и на машинах отправились обратно в Фербенкс по короткой, но не очень гладкой дороге. Местами приходилось преодолевать ручьи, почти как в России.
Далее мы стали собираться в поле. Намечалось два места, река Икпикпук на Северном склоне Аляски и полуостров Сьюарт недалеко от Чукотки, где имелась ископаемая почка, которую Шер давно мечтал посмотреть. Они финансировались из разных источников, в промежутке между полями мы возвращались в Фербенкс. Пол Мэтьюз все очень четко организовал, доставал деньги, без него мы бы не справились. К сожалению, сейчас Пол отошел от дел, замкнувшись на своей ферме около Вайтхорса. На северный склон полетели с военного аэродрома, совсем как на нашем севере, где тоже велико участие военных, только на Аляске он был более аккуратный. Время для полевых работ для нас непривычное – начало июня, снег только сошел, листва на кустах еще не распустилась. Самолет приземлился в каком-то совсем мелком местечке, название даже неважно вспомнить, потому что сразу после того как мы его покинули там что-то взорвалось и все сгорело. На маленьком американском вертолете долетели до места. На реке Икпикпук местами еще лежал снег и лед, тундра серая, совсем унылая и погода холодная. Пол сказал, что любит работать в начале июня, так как нет комаров. Он оперативно собрал каноэ, и обнаружилось, что нечем грести, все длинные предметы, включая лопаты и весла, мы забыли в боковом отсеке вертолета. Оставив меня в лагере, Шер с Мэтьюзом поплыли через реку на разведку разреза, загребая мисками.
Пол сразу связался с базой, попросив забросить весла и лопаты, а заодно и ружье (ружье самого Пола не пропустили в аэропорту), на что получил ответ, что вертолеты заняты эвакуацией сотрудников со сгоревшей базы. И мы два дня работали мисками и кухонными ножами, нам сразу привезли только ружье из соображений безопасности. Это не было пустая прихоть, потому что с воздуха мы видели несколько медведей.
Мы взяли с собой минимум вещей, чтобы влезать в вертолет. По поводу кухни у Шера были претензии, он не обнаружил в кухонном комплекте средство для мытья посуды. Как же вы в таком случае собираете мыть посуду – патетически обращался АВ к остальным членам маленького отряда. Травой и мхом – ответила я, - песком и гравием – ответил Пол. Шер только рукой махнул на «этих диких людей»
На Икпикпуке разрез оказался не очень интересный, и мы перебрались на другую речку, Титалук. Там мы проработали больше недели и сделали разрез максимально хорошо в условиях слабой оттайки. В конце лета береговые обрывы оттаивают в достаточной степени, а сейчас были еще промерзшие, образцы на промывку отбирались с трудом, зато были невероятно богаты, насекомые из них торчали как семечки из подсолнуха. Другое последствие раннего лета снег по утрам и высокий уровень воды. Пляж под обрывом еще не открылся, стенка уходила вертикально в воду. По такому разрезу можно ходить, соблюдая осторожность, пользуясь временными уступами или площадками возле кустов ивы. Мы обычно обедали возле одной такой слабенькой горизонтальной площадки. Андрей Владимирович стал обходить наш стол по краешку, чтобы не наступить на продукты и вдруг внезапно очутился в воде. Нестойкий берег под ним провалился, и он ушел в воду практически с головой, попытался встать на дно, соскользнул еще дальше, и его понесло течением вдоль обрыва. Мы с Полом побежали следом, успели догнать и схватить сразу за обе руки. Шер спокойно сказал – вы хоть одну руку мне отпустите, а то я не могу ухватиться за куст. Я отпустила руку, он вылез, вылил воду из сапог и заметил – "Что, испугались?" Он сел в каноэ, чтобы переправиться в лагерь и переодеться, и вернулся через полчаса. Как будто купания в ледяной воде и не было, Шер продолжил работу, как ни в чем не бывало.
Однажды, случайно посмотрев наверх, мы обнаружили, что по вершине разреза ходит медведь. Пол с ружьем выбежал наверх отпугнуть медведя, тот убежал. Теперь мы уже не могли работать спокойно, все время смотрели наверх, выглядывая медведя. Пол заметил, что в прошлом году в это же время он видел медведя на том же месте. На следующий день под обрывом лежали перья и яичная скорлупа, а несколько пар гусей, которые гнездились на выступах обрыва обездоленно бродили по пляжу с противоположной стороны реки. Они вдруг стали делить территорию пляжа, нападали друг на друга с раскрытыми клювами. - Не дали девушке спокойно на яйцах посидеть – вздохнул Шер, глядя на ближайшего гуся. Медведь впоследствии не появлялся, он разорил все известные ему гнезда и больше его наш разрез не интересовал.
На обратном пути с Северного склона наш самолетик очень резко пошел на посадку, и у меня перестало слышать одно ухо. Остальные избежали этого, надув щеки и делая специальные движения, мне показали, но я не поняла. Ухо прошло только через два дня, отчего понимание английского стало совсем затруднительным.
Между полями Шер поселил меня у палинолога Нэнси Бигелоу, сказав, что мы с ней похожи, обе кулемы и должны друг другу понравиться. Мне же Нэнси совсем не показалась кулемой, только если с точки зрения Шера, она, как и я оказалась простой, без женских штучек, теткой и мужчины относились к ней как к другу, семьи у Нэнси не было. А какая славная женщина Нэнси, красивая, покладистая, веселая, только не умеет и стесняется она завлекать противоположный пол и все тут. Мы сразу друг другу понравились. Я чувствовала себя как дома в ее захламленном жилище, где везде разбросаны палатки и спальники, на кухне притулились лыжные ботинки и бродят две кошки, своя Марта и соседская Стени, за которой попросили посмотреть. Почему-то не помню английских слов, зато вспомнила, как зовут кошек. Нэнси чтобы ни от кого не зависеть частенько ездила в поле одна в обществе своей кошки. На Аляске, на машине оно проще, только наличие кошки привлекало медведей. Сам АВ поселился у Игоря Дмитриенко. Они с Дмитриенко позвали меня в магазин на распродажу, надо было купить тару для перевозки образцов, и Игорь сказал, что можно купить большие дешевые чемоданы. Мы решили купить два чемодана, заодно потом пригодятся дома. Я свой выбрала без особых раздумий по признаку, чтобы он был не черный, иначе легко спутать с чужими. Шер все осмотрел, измерил, записал в блокнот и звонил вечером Анне Николаевне, чтобы получить граммотный совет, он еще два раза ездил выбирать свой чемодан. Еще они дружно захотели купить мне платье и с энтузиастом пересмотрели несколько рядов женской одежды.
С Нэнси мы тоже ездили в магазин за продуктами, но там, в полном согласии со своей не совсем типичной женской натурой, не задерживались.
В середине июня мы отбыли на Сьюарт, в поселок Коцебу. Туда же прибыл Джон Сторер, юконский палеонтолог, знакомый нам по конференции. Джон имел цель набрать грызунов с разреза Кейп Десит и заодно посмотреть на ископаемую почву, Шер наоборот, изучить почву и взглянуть на Кейп Десит. На Кейп Десит мы вообще не попали, он находится в пределах эскимосской территории, и чтобы там работать, нужно спрашивать разрешение у вождя, а тот на запрос ничего не ответил. Поэтому Сторер можно сказать проездил напрасно, он только нам помогал раскапывать почву. Мы переночевали в вагончике на двухэтажных нарах, по улицам поселка почти всю светлую по полярному ночь ездили индейцы на форвиллерах, Джон заметил, что в северных поселках любимое занятие местных катать ночью детей. Нас тоже встречали и перевозили вещи на форвиллере, симпатичная девушка, видимо, смешанных кровей Спринг. Утром для нас прислали грузовичок перевезти вещи в аэропорт, за рулем сидел белый парень, служащий местного национального парка, с красным от солнца лицом и с орущим ребенком на руках. Бедный парень, как знакома ситуация когда ребенка не с кем оставить. Нас выгрузили между взлетно-посадочной полосой и лагуной, откуда взлетают гидросамолеты. Поселок Коцебу, несмотря на небольшой размер, обладает весьма занятым аэропортом, самолеты так и мелькали, причем крупные, с множеством пассажиров. Наш гидросамолетик стоял на привязи у берега. Летчик он же хозяин самолета выглядел простецки – квадратный немолодой мужик в кепке. В самолет влезало только три человека, первыми полетели Шер и Пол, мы с Джоном остались ждать у лагуны. Ждали часа четыре, они не только долетели до места, еще осматривали несколько озер, чтобы выбрать место получше. Когда самолет вернулся, Джон умело поймал его за одну из веревочек, которые свисали со всех сторон, и легко притянул самолет к берегу. Внешность у Джона как у Паганеля, но полевик он как видно опытный. Я бы не сообразила, что тяжелый самолет на воде ведет себя как лодка. Первый раз я летела на гидросамолете, все боялась, что будет, как на АН-2 из Андрюшкино, но ничего, обошлось. Мы сели, причалили к берегу, где сидели наши первые товарищи с грудой вещей, они решили пока лагерь не ставить, слетать посмотреть еще одно место, и вместе со всеми вещами, которые лежали в самолете стремительно улетели, так, что я не успела вытащить свой рюкзак. А мне срочно нужно было переодеться, я сильно испачкала зад, сев в нечто типа машинного масла на летном поле. Пришлось лезть прямо в штанах в озеро и так отмываться, а потом лежа на вещах сушить себя на солнышке, вместо того чтобы продуктивно использовать время для ловли жуков. Впрочем, Джон тоже лежал на вещах, мы же не знали, останемся здесь или нет, и не могли начать распаковываться. Они вернулись с решением, что остаемся на месте, вещи наши выгрузили, самолет улетел. Озеро, которое столь тщательно выбрали Пол и АВ, называлось Темпест, вернее оно не имело никакого официального названия, а именовалось так в статье, чтобы как-то различить озера, где была найдена почва. И озеро это образовалось в результате вулканической деятельности. Берега Темпеста не очень высокие, заросшие и если раздвинуть траву можно увидеть темную почву, состоящую из гравия похожего на пемзу. Это и есть знаменитый вулканический пепел, который 18 тысяч лет назад засыпал всю окрестную тундру, образовав нечто вроде плейстоценовых Помпей. Сейчас мы можем раскопать и посмотреть на то, какой эта земля была раньше. Жуки бедные тоже все погибли под пеплопадом, а те, кто выжили, умерли от голода на бесплодной земле, слой пепла засыпал растительность основательно, оставив голую пустыню. Палеонтологов всегда называют «гробокопатели». Чтобы найти саму почву, надо было потрудиться, раскопать рыхлую осыпь, и распознать десятисантиметровый слой с погребенными кочками осоки. Нашли почву Пол и Джон, мы с Шером тоже ходили по всему обрыву, делая раскопки, но ничего не обнаружили. Началась своеобразная работа. Шер все старался найти продолжение почвы и копал траншеи в разных местах. Джон и Пол выгребали участок почвы мне на промывку, я относила ее вниз к озеру и стояла там с ситом три дня почти без перерывов, в том числе в ветреную погоду, когда мешала волна. Пока я промывала, коллеги сидели и болтали, ждали, пока оттает еще пара сантиметров. И надо сказать, получалось продуктивно. Еще один день, на почве работали только я и Шер, а американцы сидели в лагере или бродили вокруг, собирая гербарий по заданию службы национальных парков - надо было определить, есть ли здесь кормовые растения для овцебыков.
В это части поля интернациональное единство оказалось нарушено, англоязычные предпочитали общаться в своем кругу, русскоязычные в своем. Все-таки, как бы человек хорошо ни говорил по-английски, даже так как Шер, полного понимания все равно не происходит, тут и редкие слова, и двусмысленности, и намеки на местные события про которые посторонние не знают. Мы тоже предпочитаем своих. Из всех иностранцев, которые говорили на русском, пожалуй, только Кристина Зигерт могла общаться с русскими на равных, так она 20 лет в Якутске прожила. С остальными приходилось говорить упрощенно, что сказывалось на качестве общения. То же видимо испытывают англоязычники при общении с нами, между собой им проще и интереснее.
В последний день пошел дождь, работать мы не могли, да и не обидно. Уже много набрано. Целый день провели под дождем у примуса, костер там нельзя разводить, так как нет пляжа. Комары летали и под дождем и при ветре, прятались за наши спины. Хорошие тундровые комары, очень стойкие, совсем как в нашей тундре. На озере постоянно сидела гагара и кричала время от времени совсем как волк. Иногда садились на воду лебеди, в городе их увидеть не проблема, а в тундре приятно.
Самолет прилетел за нами со сменой – привезли ботаников. Мы вернулись в поселок уже не в вагончик, а в приличный домик для приезжающих исследователей. Я собирала жуков вокруг поселка и имела контакты с местным населением. Во время этого странного занятия ко мне подошли два индейца, спросили, откуда я, чем занимаюсь (всех приезжих здесь замечают сразу), с интересом услышали, что я из России и пытались пригласить в паб выпить. Вели они себя пристойно и, хотя я конечно в паб не пошла, мы мило побеседовали. Я узнала, что в поселке есть русская церковь и ловится радио на русском языке.
Вернувшись в Фербенкс, я вплотную занялась просушкой и разбором образцов, чтобы везти с собой как можно меньший объем. Нэнси договорилась пустить меня в комнату в университете, где я могла разводить пыль, образцы мы выставили сушиться на большой подоконник в холле к некоторому неудовольствию начальства. Так как работы было очень много, а нам выгодно было за груз не переплачивать, Шер вызвался мне помогать в разборе проб. Но лаборант из него вышел неважный, то он на работу не приходил из-за светского раута (у него имелось много знакомых в Фербенксе), то делал совсем не то, что я его просила, помня, что начальник все-таки он. Чтобы не было скучно трясти почвенные сита, он с ними пытался приплясывать и напевать. То, что получилось в остатке, мы запаковали в приобретенные чемоданы и полетели в Нью-Йорк.
У Шера возникла спонтанная идея - пользуясь тем, что он в Америке и имеет непогашенную канадскую визу, съездить в Оттаву посмотреть нужные ему кости. Меня он хотел отправить домой одну, но я заныла, что тоже хочу в Оттаву посмотреть коллекции Джона Мэтьюза. Шер согласился, что было бы полезно, достал деньги на билеты, себе у Листера, мне у Пола. После двух дней отдыха у Саши Друка дома и поездки на океан, мы отправились грейхаундом в Оттаву. Впечатления уже не укладывались в голове, настолько всего много произошло, Нью-Йорк, Аляска, теперь едем в Оттаву. Некоторое волнение мы испытали на границе, вдруг где-то в компьютере записано, что виза было разовая выданная для Юкона, но обошлось, таможня там нежесткая, не как в аэропорту. Пересадка была в Монреале. Красивый город в европейском стиле тогда на меня не произвел впечатления из-за серой погоды. Все надписи и объявления были только на французском, найти терминал автобуса на Оттаву затруднительно. На площади около автовокзала на лавочках лежали местные бомжи, укрытые газетами.
В Оттаву мы приехали довольно поздно вечером под дождем. Нас встретил муж Алисы Телки Стив и повез ночевать к ним домой. Оттава понравилась с первого взгляда каким-то особым домашним уютом – трехэтажные домики из темно красного кирпича, в центре зеркальные небоскребы и рядом здание парламента в готическом стиле. Алиса с мужем занимали первый этаж одного из стильных краснокирпичных домов, им принадлежал также подвал, где у Алисы лаборатория. Она после ухода на пенсию Джона Мэтьюза осталась единственным четвертичным энтомологом в Канаде, но не на государственной должности, ей пришлось создавать свою фирму по определению ископаемых семян и насекомых и она работает по разовым договорам с экспедициями. По случаю позднего времени хозяева решали, где нас разместить ночевать. Шера уложили в гостиной на диване, а меня в комнате, где Алиса оборудовала свой кабинет, с микроскопами и компьютером. Из гаража извлекли большой надувной матрас (аэрокровать, сейчас в России такие тоже продают) и надували его минут десять, подключив к машине. Я спала на этом матрасе под Алисиным рабочим столом. Утром было странно, проснувшись, вспомнить, что я в Оттаве и лежу под столом у своей ближайшей коллеги. Шер уехал в музей смотреть кости, я общалась с Алисой, показывала ей те остатки, что успела выбрать в Фербенксе, причем удивительное дело, мне тоже удалось ее чему-то научить. Как продуктивно бывает встретить коллегу на другом континенте, когда всего в мире нас можно по пальцам пересчитать. На следующий день мы с Алисой сходили в Геологическую службу Канады, где работал классик современной четвертичной энтомологии Джон Мэтьюз (ему как раз АВ переводил песню кожаные куртки). Коллекции Мэтьюза лежали частично там в подвале, частично дома у Алисы, были и современные сборы. По этим следам жизнедеятельности можно составить впечатление об ученом даже его ни разу не встретив, Джон оставил впечатление сильного специалиста. Я прояснила для себя некоторые проблемные вопросы американской фауны, в общем, стихийная поездка в Оттаву оказалась очень полезной.
Кроме науки в любом новом месте меня сразу тянет на туризм. Здесь мы с Андреем Владимировичем коренным образом различаемся, его от рабочего стола можно оторвать только для социальных событий, где тоже продолжают обсуждаться научные вопросы и завязываться необходимые контакты. За границей он продолжает работать по выходным, добиваясь для себя специального пропуска, а я использую свободное время, чтобы изучать окрестности. И здесь мне смертельно захотелось посмотреть парламент. Ужин мы наметили примерно через час, АВ остался с кружкой пива общаться с хозяевами, а я отпросилась погулять. В парламенте меня настолько поразила скульптурная группа первых канадских феминисток с чугунным плакатом «Женщины есть личности», что я задержалась их фотографировать и обратно стала торопиться, немного плутанула в похожих улочках, в результате чего вернулась позже. Шер встретил меня сердито, он сказал, что Алиса стала волноваться, она боялась, что обидела меня, когда задала дежурный вопрос о семье, а я ответила, что меня муж бросил. Нельзя было говорить, что муж бросил – внушал мне начальник, говори, что сама ушла, потому что он тебе надоел. Люди из-за тебя переживают, они подумали, что сделали тебе больно, и ты ушла успокаиваться. Я объяснила про парламент и феминисток, и мы сели есть. Семья Алисы принимала нас настолько гостеприимно, что не разрешали ни готовить, ни мыть посуду, ни покупать свои продукты. Стив сказал, что если бы на месяц у них поселились, то, наверное, стали бы мешать, а так на недельку - все отлично. Квартирка у них не для гостей, по канадским меркам слишком маленькая и человек, спящий в гостиной, где обычно смотрят телевизор, не может не нарушить привычный уклад жизни.
На обратном пути мы сильно задержались, простояв 2 часа возле границы, один из пассажиров показался подозрительным, родам из Ирака и что-то не так ответил и его стали проверять, но вместо того чтобы его оставить, а автобус отправить дальше, задержали весь автобус. Многие стали нервничать, так как опаздывали на пересадки и одна девушка в аэропорт. Когда наконец нас отпустили водитель, молодой негр, отнесся к пассажирам сочувственно, пытался догнать, перерыв на обед не делал и успокаивал опаздывающую девушку, которая от волнения не могла сидеть в своем кресле, а стояла всю оставшуюся дорогу за его спиной. АВ заявил, что не желает сидеть со мной рядом, ему хочется поспать на заднем сиденье. Он перебрался назад и попытался лечь на двух креслах, но зря он от меня ушел, буквально через 5 минут автобус сделал очередную остановку, и туда набилась толпа народа, рядом с АВ села такая толстая негритянка, что он не только поспать не смог, в своем кресле сидел прижатый к окну. И около меня села толстая американка да еще зажала мне ноги своими вещами. Нас в Нью-Йорке должен был встречать Друк, и мы тоже переживали, что автобус опаздывает. Друка на терминале грейхаунда естественно уже не было, он решил, что мы не приехали, но ему позвонили на мобильник и встретились с ним в условном месте под мостом через Гудзон, куда добирались на подземке.
До отлета в Москву оставалось еще пара дней и опять мы повели себя по-разному. Я рвалась смотреть город, АВ отдыхать и сидеть за ноутбуком. В результате Друк возил меня в Нью-Йорк одну, сам шел на работу, а потом мы встречались под тем же мостом. В нью-йоркской подземке я заблудилась и один раз сильно опоздала. Поезд вел себя как электричка, некоторые остановки пропускал, я свою проскочила, но, чтобы уехать назад, недостаточно было перейти на другую сторону платформы, пришлось выходить на улицу и идти квартал по городу, такое древнее запутанное метро в Нью-Йорке. Шер только один раз принял участие в вылазке в город, но его больше тянуло купить сувениры и посидеть в пабе. Мы прошлись вместе по Уолл-Стриту, по набережной с яхтами, видели издалека статую свободы. При длительных прогулках по городу встает проблема, как сходить в туалет, обычно ищется паб, но на Уолл-Стрите таких не оказалось и мы заглянули в здание музея, чтобы быстренько пробежаться и сделать свои дела. А музей оказался хоть и бесплатный, очень серьезный, сумки проверяли на входе и выходе, там хранились золотые слитки. По моему, мы вперлись в первую резиденцию Джорджа Вашингтона.
Еще один день мы все вместе провели на океане. Друк с женой и маленьким внуком (его сын от первого брака тоже перебрался в Америку) и мы с Шером. Ехали по широченному хайвею с пропускными пунктами, где надо было платить за пользование дорогой, вокруг Нью-Йорка к одной из лагун. Нью-Йорк всем знаком по фильмам и телепередачам, но несколько моментов были для меня сюрпризам. Во-первых, город стоит недалеко от моря, и со стороны моря окраины в точности как в Питере – заболоченные с камышами равнины. Во-вторых, в самом городе имеются скальные выходы, а река Гудзон течет в обрывистых стальных берегах впору альпинистам тренироваться. И самое главное, что произвело впечатление – океан с мелкими лагунами как на Азовском море, а в лагунах живут огромные мечехвосты. Это животное я знала по картинкам, такой бронированный танк с иглой вместо хвоста, живое ископаемое. И когда Друк спокойным голосом сказал внуку: пойдем, посмотрим крабиков, я не могла предположить что он имеет в виду мечехвостов, думала, они только в Мексиканском заливе живут. Первым дохлого мечехвоста, огромного, как сковородка, нашел внук. Друк-старший остался доволен произведенным впечатлением. Мы быстро нашли еще несколько панцирей, и он выловил показать парочку живых тварей, их в лагуне оказалось видимо невидимо, причем они (несмотря на грозный вид) оказались совершенно безобидными, руками можно брать. Я не могла не привезти экзотику домой. Дохлые мечехвосты были завернуты в газеты и погружены в багажник, я их немного просушила во дворе и тщательно запаковала, так что получился сверток похожий на теннисную ракетку. Пришлось брать в салон как ручную кладь. Шер заявил, что он со мной в одном самолете не полетит, звери попахивали. А голубого краба, который тоже сушился во дворе дома Друка, съел енот. Мечехвосты доехали в сохранности, но, увы, уже в ПИНе были сброшены с подоконника порывом ветра и сломали хвосты.
После Америки нам предстояла совместная поездка в Германию, в Киль. Сибирское поле в том году не планировалось, немецкая команда исключила меня из своих рядов за связь с Шером – моя лояльность была слишком хорошо видна, а Лутц принципиально не желал с ним работать, психологическая несовместимость. И из Потсдама Шер перебрался в Киль, где имел более дружелюбные контакты. Мне тоже пришлось ехать за ним в Киль. Ехали мы для того, чтобы в тишине и спокойствии писать книгу о Берингии. В Киле есть все условия для работы которые трудно обеспечить в Москве, рабочий кабинет с двумя компьютерами, в Москве Шер работает дома и мне там было бы не пристроиться рядом, у меня в ПИНе ему было бы неудобно, и кроме того интернет открытый для многих библиотек. Мы моли пользоваться научной информацией, трудно доступной в Москве.
В Киле мы поселились в гестхаузе на другой стороне залива от института, приходилось ездить на автобусе с пересадкой или на велосипеде. В институте имелись старые велосипеды, и я попросила один из них, после чего автобусом не пользовалась, АВ тоже попросил, но ездил на велосипеде редко. В выходные он работал, я ездила на велосипеде по окрестностям, иногда меня мучила совесть, что шеф работает, а я развлекаюсь и я заезжала в институт, но мало результативно. Книга у нас продвигалась с большим скрипом, потому что АВ отвлекся на другие дела. Единственное для чего совместное пребывание оказалось полезным – мы написали часть статьи по Быковскому, которая писалась пять лет, зато потом стала классической. И еще мы начали базу данных по насекомым. Книгу мы не написали ни тогда, ни потом, а жаль, очень жаль. У Шера большая часть времени уходила на множество мелких неотложных дел, которые обступали его со всех сторон. Сесть, от всего отвлечься, и написать, скажем, докторскую, он был не в состоянии, слишком многим людям он был нужен одновременно. Несомненно, он мог бы оставить гораздо больше серьезных работ, если бы не его активная социальная жизнь. Шер тратил время на длинные письма и общение с коллегами, помогал молодым, задавал тон сразу в нескольких проектах и всегда находился в цейтноте.
Всего пару раз его удалось вытащить на море отдохнуть, после работы Хайди Кассенс свозила нас на пляж на своей машине. Я-то купалась регулярно, а для АВ это было целое событие. Он, стесняясь, уходил переодеваться в камыши, тогда как на немецком пляже половина людей вообще купались голыми и уж переодевались все открыто. Хайди издевательски кричала – Андрей, я все вижу! Там же была Катя Талденкова, большая любительница поплавать, между нами плавал лебедь, и под водой можно было наблюдать, как он общипывает водоросли с камней, его шея походила на подводную змею.
В 2004 году началась моя английская эпопея. Причем о том, что есть позиция постдоктора, на которую требуется четвертичный энтомолог, я узнала от Андрея Андреева, а он случайно наткнулся в интернете. Я не придала значения информации, мне в голову не приходило, что я вдруг возьму и уеду в Англию, слишком высокие материи для людей высокого полета. Ради прикола сообщила о письме Андреева Шеру. Он призадумался – а что, это шанс. Нет, наверное, не для тебя, с твоим характером... Хотя, почему бы нам не попробовать. Не получится, хоть съездить в Англию на интервью. Мне было приказано написать Скотту Элайсу, что меня эта должность интересует, и тот сразу ответил, что он меня предпочитает другим, а непосредственно не предложил мне эту должность, потому что считал меня постдоктором у Андрея. Скотт начал со мной переписку чисто технического плана на когда мне удобнее приехать и делать ли вызов на членов семьи, хотя предстоял конкурс, и моя кандидатура вовсе не была единственной, в Университете так хотели бы видеть своих и имелись желающие. На интервью Скотт меня вызывать не стал, решил, что достаточно по телефону. Шер принял активнейшее участие. Он звонил в Англию Скотту, написал мне роскошную рекомендацию, помогал составлять CV, для чего потратил немало времени, лазил в интернет и изучал правила.
Чтобы пресечь малодушные колебания с моей стороны, АВ заявил, что перестанет меня уважать, если я упущу такую шикарную возможность. - Ты что, не хочешь, чтобы твой сын получил английское образование? заработать на квартиру? (тогда это было реально), выбраться из нищеты?
Многие удивлялись, что Шер меня легко отпускает, ведь он терял ближайшего помощника и подчиненного по нескольким грантам, что, несомненно, создавало ему проблемы. Но он не только не удерживал меня, он, можно сказать, насильно выталкивал за границу, чтобы сделать мою жизнь лучше. Не каждый начальник способен на такой подвиг. Мне действительно пришла пора решать множество насущных проблем, даже не в науке, а чисто жизненных. Беглый муж позволял пока жить в своей квартире, но намекал, что долго терпеть не собирается, квартира его, у него новая семья, мы с ребенком ему чужие люди. Саша в московской школе имел серьезные проблемы со сверстниками, как любой "небоевой" мальчик из приличной семьи в среде примитивных хулиганов, но учился он, увы, средненько и его нужно было срочно спасать, переводить в другую школу, престижную, по блату, а я не умею давать взятки или заводить связи. Распад нашей, казалось бы, крепкой семьи на мальчика в переходном возрасте тоже повлиял не лучшим образом, он очень переживал и терзался тем, что не смог удержать папу. Да и я страдала от комплекса брошенной женщины. Нужно было срочно сменить обстановку. И я уже привычно следовала по пути, который энергично прокладывал сквозь джунгли жизни мой любимый начальник Андрей Владимирович.
До того как мы узнали об Англии, мы написали грант РФФИ по изучению Чукотки и получили его и даже получили полевой грант. Поездка на Чукотку встала под вопросом, Шер настаивал мне забыть про Чукотку, он как-нибудь обойдется, я хотела поехать, во-первых, чтобы не подводить, в гранте основной упор делался на насекомых, во-вторых, мне самой было интересно. Мы договорились со Скоттом, что он меня на месяц отпустит в «сибирское поле». Скотт хотел, чтобы я в начале лета съездила еще и на Юкон, но тут все сорвалось. Мы приложили максимум усилий, но не смогли преодолеть бюрократической машины, визу в Англию отказались дать быстро, они обычно дают в тот же день, а здесь для рабочей трехлетней им понадобился месяц. Я даже получила канадскую визу сама, чтобы ехать из России, но тут все сорвалось по другим причинам. Шер заставлял меня звонить докладывать после каждого шага и вместе со мной переживал срыв поездки на Юкон. Впрочем, они тогда мало наработали из-за лесных пожаров. Теперь ничто не мешало ехать на Чукотку, я перенесла начало работы в Англии на сентябрь, чтобы перебраться туда уже после поля и не летать туда-сюда.
Для того чтобы хватило денег на Чукотку и из научных соображений, Шер пригласил в поле двух оксфордских ученых, которые изучают древнее ДНК. Это датчанин Эске Виллерслеф, он временно работал в Оксфорде и англичанин Джеймс Хайле. Мы имели много работы по их оформлению, раньше всем Шер занимался сам, а теперь подключил меня, и я поразилась обилию препятствий и трудностей. С другой стороны мы заводили контакты с Чукоткой, нашли местных геологов, которые могут нам помогать с логистикой и пригласили в поле Анатолия Котова, известного чукотского мерзлотоведа. Про Котова ходили неясные слухи, что он отличный мужик, но выпивает. Сам Котов жил в Москве, а на месте мы имели связь с его начальником Олегом Трегубовым. Так сложно, со скрипом, проворачивалось организационное колесо Чукотки. Шер туда ехать не очень хотел, он признался, что охотно бы поехал простым участником, а ездить начальником устал. Тем более Чукотка под губернатором Абрамовичем стала отличаться от остального севера, где люди просты и бескорыстны, мы слышали, что за любую услугу та дерут деньги и немалые. Наши коллеги «DNA people» как их называют западные геологи, которые относятся к ним с осторожностью, привносили с собой проблемы своего метода, им требовался холодильник хранить образцы, и, следовательно, генератор чтобы питать током этот холодильник. Оба предмета доставали мы с Шером. Громоздкость оборудования усложняла транспортную проблему, денег на вертолет у нас не хватало, приходилось искать другие пути.
В июле 2004 года мы со студентом Женей Яном отправились в Анадырь первой партией, чтобы на месте купить продукты, осмотреться и прощупать почву с транспортом. Остальные подъехали на неделю позже. С нами отправили большую часть груза, который надо было переправить через лиман из аэропорта в сам Анадырь. Мне впервые в жизни пришлось временно выступить в роли начальника, все организовывать и решать. Повезло, что попались хорошие люди, и какой-то незнакомый дядька с красным обгорелым лицом помогал нам таскать груз. В Анадыре никто не встретил, Трегубов перепутал числа и ждал нас завтра, пришлось ему звонить, а звонить неоткуда, и я нашла выход, обратившись в ближайшую к причалу новенькую церковь. Батюшка разрешил воспользоваться телефоном. В Анадыре гостиницы безумно дорогие, но нас обещали поселить в пустой квартире. Действительно, это была пустая квартира, без мебели, только с кухонной плитой. Спать мы разместились на полу и первое, чем занялись – рыскали по помойкам в поисках хоть какого столика и стульев, нашли старую парту и несколько сломанных табуреток. Посуду пришлось покупать, в качестве холодильника мы использовали привезенный нами автомобильный холодильник, тем более Шер просил его обкатать. На второй день холодильник сломался. В Анадыре в отличие от других северных поселков, где есть один-два магазина, половина населения занялась бизнесом, магазины выросли на каждом углу, в том числе огромный супермаркет. Цены на продукты везде были разные, и я потратила немало времени, выбирая, где подешевле, и наметила план, где что можно купить. Так что не напрасно мы с Женей приехали пораньше. Одновременно я искала возможности отлета в поле, единственный приемлемый вариант был частный самолет, который порекомендовали пожарники. Во время всех этих дел Шер пытался держать за мной контроль из Москвы, он, считая меня кулемой, в оргвопросах не доверял. Но я уже выросла из того беспомощного состояния, с которого он начал меня воспитывать, уж продукты в поле могла сама рассчитать. Я писала ему по мейлу в вольном стиле, дескать, на море видели белух и тюленей, бродили по магазинам, наши места, где можно дешево закупаться. Шер злился и требовал, чтобы я ему составляла списки продуктов с количеством и ценами. То, что я не делаю такого списка, он объяснял незнанием программы Ёксель и очень ругался, хотя я работала в Ёкселе не хуже его, просто не считала нужным делать списки на компьютере, мне хватало бумажки. Трегубов смеялся, глядя на нашу переписку и слушая телефонные переговоры, - что-то у вас слишком все серьезно. Он тоже никогда списков продуктов в Ёкселе не делал.
Приезда остальных членов экспедиции мы ждали весь день, самолет задерживался. Накануне я сделала генеральную уборку в нашем непритязательном жилище, купила скатерть на парту, все вымыла до блеска, приготовила обед из оленины и красной рыбы, в общем, с волнением ждала любимого начальника. Приехал он в плохом настроении. Тяжелый перелет с многочасовым ожиданием его видимо утомил, со мной поздоровался мимоходом, как будто и не заметил. Зайдя в квартиру, Шер остался ею сильно недоволен, он не ожидал таких плохих условий, обычно на севере под словом квартира подразумевается нормальная квартира с обстановкой, приспособленная для жизни, а тут пустые стены. Последней каплей послужила кухня. Дело в том, что я купила, зная пристрастие начальника к посудным делам, жидкость для мытья посуды для поля, но чтобы ее не открывать и потом бы она не пролилась, для города купила еще один флакончик - Fairy в магазине кончился, и я взяла некую Аленку. Аленка, видимо, плохо перезимовала, отчего стала сопливой, впрочем, посуду она худо-бедно мыла. На бедную Аленку и вылился начальственный гнев. Мне тоже досталось. Шер демонстративно открыл приготовленный для поля ящик, вытащил оттуда правильную жидкость и стал перемывать всю посуду. Иностранцы взирали с некоторым изумлением, им виделись жуткие картины посуды, загаженной неряшливой женщиной. К обеду Шер не притронулся, сказал, что он после таких потрясений есть не в состоянии. Остальные тоже вяло поклевали. Женя заметил – вот видите, Светлана Александровна, не стоило вам так для них стараться.
И пошло. Мыло я купила не такое, сахару слишком много, соли слишком мало, рис развесной, а надо было в пакетиках, причем исключительно в шуршащих. Я тоже вставала в позу, провела опрос участников экспедиции на тему мылом или порошком они предпочитают стирать. Джеймс, Эске и Женя ответили, что им все равно, Котов, душа человек, заявил, что он в поле вообще стирать не будет, подумаешь, месяц, вот он на 6 месяцев ездил... Мы бились как два петуха над хозяйственными делами на потеху всего отряда и сотрудников чукотского филиала.
Я думаю, что наши чукотские мелочные конфликты, которые, однако, сильно потрепали нервы, были вызваны в первую очередь предстоящей Англией. Шер переволновался и как всегда стал нападать. К сожалению, к этому его состоянию добавились трения с «DNA people». Эске Виллерслев сильная личность, прирожденный лидер, молодой самец который завоевывает место под солнцем. А.В. Шер стареющий ученый, сильная личность, но лидер скорее по необходимости. Он никогда не стремился командовать просто так для удовольствия, он часто становился начальником, но скорее из чувства ответственности. Он охотно перекладывал бремя лидерства на чужие плечи, если этому человеку доверял, как например, на Аляске Полу Мэтьюзу. Эске и Шер постоянно искрили, психологический климат в отряде сложился неважный. Эске распространял вокруг себя вольно или невольно сильнейшие флюиды индивидуализма. Только старые полевики могли противиться этой индукции, а у нас было двое новичков. Здесь, чтобы работать привычным для нас образом, а не так, как навязывал Эске - каждый сам за себя, пожалуй, нужно было применять нетрадиционные методы. Например, написать правила полевых работ и попросить всех расписаться. Когда нет стихийного единства, выручает работа по приказам как в армии и, кроме того, западные люди уважают письменные договоры. Шер же был далек от командных методов и ждал что коллеги «догадаются». Но они все упрямо не догадывались.
Интересно, что в канадском поле я столкнулась с примером индукции обратного знака. Индивидуализм вовсе не обязательный атрибут западных полевых работ. Канадцы индуцировали столь мощные флюиды коллективизма и взаимопомощи, что самый ленивый включался в общие дела. Просто казалось как то неловким при Бритте, Альберто или Дуэне сидеть сложа руки. А при Эске казалось западло делать что-либо для общества.
Мы прождали вылета в Анадыре почти 2 недели, уже стали беспокоиться, состоится ли вообще поле. Сперва испортилась погода, что для прибрежной Чукотки характерно. Типичная приморская хмарь, мелкий дождь и ветер и так несколько дней. Потом самолет, застрявший в Билибино, ждал, пока просохнет полоса. Потом они ждали, пока просохнет полоса в Вайегах. Самолет арендовали в основном пожарники, это был крупный заказчик и частник, бывший военный летчик, обслуживал их в первую очередь. И вот, в начале августа, нас пригласили на вылет. Мы перебрались на катере через залив, причем прилично штормило, там перегрузились на машины самолетной фирмы и поехали по кочковатой дороге среди безрадостных картин бывшего военного владычества: кругом развалины, мусор, тундра исковеркана тяжелой техникой. Сам аэродром находился среди таких же живописных развалин. В одном из сараев жила семья, которая ждала самолета, как и мы, только им негде было остановиться в Анадыре. Они там и готовили и стирали, в общем, приготовились ждать всерьез. Мы прождали на захламленной площадке только полдня. Прилетел небольшой самолетик, оттуда вылезли пожарные с корзинами ягод и рыбой. Мы завалили самолет своим барахлом полностью, так что сами с трудом втиснулись. Толя Котов участия в погрузке не принимал, он и в сборах не участвовал, всю неделю, поселившись у лаборанта Юры, Толя страдал от приступа геологической болезни и только перед отлетом, по специальной просьбе Трегубова, Юра его вернул к норме. Летчики сказали – пусть один сядет в носу для центровки. В нос протиснулась я, таким образом, мне пришлось весь полет лежать, изогнувшись среди вещей, но зато голова очутилась между пилотом и механиком, и было видно землю из носа самолета, летчики мне все объясняли, так что работать балластом оказалось не так уж плохо.
В Вайегах мы поселились на пару дней в местной общаге. Там были неплохие условия и приличные соседи, вертолетчики. Вайеги, как и все чукотские поселки, активно застраивался новыми домами по канадской технологии, в нем находились люди, привлеченные высокой зарплатой как, например армянские строители или приглашенные по контракту учителя. Абрамович знал, как возродить Чукотку, будет хорошая школа – будут и люди. Мы познакомились с учительницей английского из Калмыкии, она, узнав, что приехали иностранцы, пришла практиковаться. Главными лицами в поселках были братья Богаревы, охотинспектор Сергей, которого мы наняли нам в помощь и глава администрации Виктор. С ними велись переговоры об обратной дороге, Виктор обещал в начале сентября катер, который должен сопровождать в Анадырь баржу. Баржа зимует в Анадыре, а весной по высокой воде груженая продовольствием поднимается вверх по рекам Анадырь и Майн. Пустая баржа имеет возможность кое-как спуститься обратно в Анадырь по низкой воде, но нуждается в помощи катера. Мы потом в этом участвовали. Эти два плавсредства составляют основу внешних связей поселка, не прибудет баржа вовремя в Анадырь, останется поселок на весь год на голодном пайке. Сергей Богарев плотный крепкий хозяйственный мужичок, его двор выделялся из остальных богатым огородом с теплицей и цветами, в августе его основным занятием является лов лосося, и поэтому работать с нами все время он не согласился, только возить иногда на лодке людей и забирать в большой холодильник мерзлые образцы. С помощью Сергея мы в три рейса перевезли отряд со всем немалым грузом на место работы на реке Майн около местечка Ледовый обрыв. Здесь уже работали раньше и даже имелись насекомые изученные Киселевым, но разрез явно нуждался в переизучении, хотя бы потому, что его раньше считали средним плейстоценом, а сейчас поздним.
Мы встали лагерем на песчано-галечной косе отделенные от тайги полоской ивовых кустов. В кустах имелась широченная медвежья тропа, прямо не тропа, а наезженная дорога. На пляже тоже как будто отдыхающие резвились в волейбол – все истоптано, все в медвежьих следах. В поселках говорили, что год экстремально медвежий, на соседней Камчатке сильные лесные пожары и медведи оттуда двинули на Чукотку. В поселке за лето уже случилось несколько инцидентов, в частности к палатке старого рыбака пришел медведь и на глазах у хозяина начал есть заготовленную рыбу, старик полез оборонять рыбу с ножом и медведь его сильно помял.
Джеймс Хайле, первый раз выехав в поле из мирного Оксфорда, естественно был озадачен столь явными следами медвежьего присутствия. Он даже предложил жить в поселке и ездить иногда на разрез на лодке, но Сергей не согласился возить нас каждый день, да и времени не было, мы уже и так отставали от графика из-за задержки с вылетом. Еще в поселке мы решили, что хорошо бы иметь в лагере собаку, которая если даже и не сможет охранять, хотя бы предупредит лаем, если мишка ночью заявится в лагерь. Прижимистые новые чукчи сперва хотели сдать нам собаку в аренду за 100 долларов, Сергей рассердился и нашел собаку бесплатную, но не такую качественную – молодую светлого окраса лайку по имени Рекс. Собака, когда ее привел хозяин, старый чукча, не произвела впечатления, какая-то тощая и ободранная, русских команд она не понимала. Мы решили, что даже такая собака, учуяв медведя, залает и решили ее взять. В первое же утро, часов в 6, мы были разбужены лаем собаки и стали выглядывать из палаток. Женя сказал, очень спокойным голосом и по-английски, чтобы все поняли – я вижу медведя, он возле моей палатки. Котов и Эске как были, в одних трусах, выскочили наружу, Шер стал звякать какими-то металлическими предметами, чтобы дать животному понять, что здесь люди, звяканье получилось слабенькое, и медведь на него не обращал внимания. Он, как мы потом убедились, вообще на людей и их звуки чихать хотел. Я не стала вылезать из палатки. Решила что толку, от медведя не убежать, деревьев рядом нет, побороть я его не смогу, а если он полезет на палатку, наверное, товарищи меня спасут. Джеймс потом восхитился моим хладнокровием – она спала в палатке как принцесса! Медведь лениво прошелся по лагерю и удалился по своим делам. Он был сыт, в реке шел ход лосося. Утренний инцидент имел одно важное последствие – наш сторож Рэкс трусливо сбежал.
Визит медведя вызвал тревожное состояние. Стали думать, как обороняться, Шер показал, как пользоваться фальшфеером, Эске стал разбираться с ружьем и учить Джемса, а тот случайно нажал на курок и выстрелил в землю. Шер возмутился и отобрал у Эске ружье. Они стали спорить, кому доверить оружие, Эске возмущался, что он имеет опыт и уже один раз убил медведя, когда работал 7 месяцев со своим братом этнографом в Сибири. Шер заявил, что он нервным людям оружия не доверяет и на его взгляд испуганный Джеймс с ружьем гораздо опаснее самого медведя. Так Шер победил, все-таки он начальник отряда, и с тех пор держал ружье возле своей палатки, но на маршруты выдавал Эске с категорическим наказанием никого другого к оружию не допускать. Кроме того, Эске вооружился большим охотничьим ножом и медвежьим спреем. У остальных были только фальшфееры.
Чтобы пройти на разрез, прежде всего нужно было прорубить в тайге тропу. Котов всегда так делал и мы доверяли его опыту, действительно проще один раз постараться и сделать тропу, чтобы потом ходить нормально. Котов взял троих молодых себе в подмогу, они унесли все топоры и пилы, а Джеймс еще (чтобы пугать медведя) взял сковородку и всю дорогу колотил топором в сковородку так, что потом на ней стало трудно жарить. Мы с Шером остались в лагере готовить обед и обустраиваться. Как только наши ушли мы имели возможность наблюдать интересную картину, как на противоположном берегу реки медведь ловит рыбу. Нас занимал вопрос, любят ли медведи купаться в холодной воде и насколько они хорошо плавают. Потом представление окончилось, медведь куда-то ушел, и я пошла погулять по нашей косе в поисках жуков и костей. Отойдя метров 200 от лагеря, я увидела, что вдоль кромки воды по направлению ко мне идет медведь, издалека похожий на большую собаку на высоких лапах. Я, понимая, что бежать ни в коем случае нельзя, спокойно и оперативно направилась в лагерь, там сообщила Андрею Владимировичу, что к нам идет медведь. – Ты его видела, тебе не показалось – спросил АВ, и мы на всякий случай подошли к костру, обороняться нам было нечем, товарищи все унесли, только если головешки из костра бросать. – Так вот он, смотрите, сказала я, показав шефу на ближайшие кусты, откуда высовывалась огромная медвежья голова. Зверь стоял метрах в 6, с любопытством нас разглядывая, мы разглядывали его. Страшно почему-то не было, наверное, потому что я стояла рядом с начальником. Запомнилось что морда у медведя бежевая с более темным носом и светлыми кругами вокруг глаз. Тут со стороны леса раздался звук топора о сковороду – это возвращались с тропы остальные члены отряда. Медведь даже ухо не развернул в сторону этих звуков. Когда товарищи подошли поближе, мы им показали медведя. Эске приготовил ружье. Когда мишка вышел из кустов и раздумывал куда пойти, к нам или на берег, в него бросили горящий фальшфеер. Никакого эффекта, он его просто не заметил. Тогда Эске выстрелил в воздух. От резкого звука животное, видимо еще не знакомое с ружьем, только почесало задней лапой в ухе. Мы решили не стрелять в него, пока он на нас не нападает, чтобы не спровоцировать, и в оцепенении наблюдали, что будет дальше. Тем временем Шер сходил в свою палатку за видеокамерой и запечатлел последующие события. Медведь направился к воде, где у нас находилась резиновая лодка, а на лодке лежали для просушки чьи-то трусы. По дороге он понюхал колышек, воткнутый нами для измерения уровня реки. Далее он подошел к лодке и взял зубами бельишко. Но сама лодка его больше заинтересовала, он начал на ней прыгать, явно наслаждаясь новой игрушкой, а потом решил попробовать на зуб, и лодка приказала долго жить. После чего, сделав все, что хотел, медведь спокойно прошел мимо моей палатки, залез в воду и поплыл на другой берег. Мы убедились, что плавают они хорошо и холодной воды не боятся.
Больше он в лагерь не приходил. Но конечно, поведение наглого зверя произвело необходимое впечатление. В лагере воцарилась тревога, медвежий вопрос добавил весомый вклад в психологический климат. Мы видели все время свежие следы и в лагере и на разрезе, вчера например, тут было осиное гнездо, а сегодня одни пустые соты валяются и все разрыто и как раз в двух шагах от места, где мы работали. Собака сбежала, ночью лаять некому, спалось неспокойно и от любого шороха замирало сердце. В первую ночь Эске с Джеймсом решили дежурить у костра. Они ходили по песку, и я не знала, люди это топают или медведь.
Через несколько дней на другом берегу реки мы заметили небольшое животное – это была наша собака. Рекса позвали, он суетливо побегал по берегу и решился переплыть к нам, несчастный и голодный. С тех пор собака привязалась к Эске, который ее приласкал и накормил, и начала учить русский и английский. К концу сезона она уже неплохо нас понимала, отъелась и превратилась в красивейшего пса. Правда, верная своей породе лайки, собака иногда поднимала ложную тревогу, гоняясь с истошным лаем за птицами, в том числе ночью.
Мне жилось нелегко. Дежурства не отлажены, готовить взялась я, но народу много, и готовить и мыть посуду одной тяжело, не остается времени для личных дел, ведь я еще собирала современных жуков. Я попросила Шера как начальника отряда, чтобы он установил дежурства по очереди, как например мы успешно делали в немецкой экспедиции. Шер ответил, что не может загружать меня еще и дежурствами, так как у меня больше чем у остальных работы на разрезе. Он привык, что на кухне каждый делает то, что ему по силам, и все на подхвате. Первый кто пришел с разреза, по его мнению, и должен был начинать готовить. Кроме Шера и Котова, занятых рыбой, нас было еще три человека, которые явно не знали, чем заняться, не оттого, что лентяи, а потому, что нет у них такой привычки. Им хорошо было бы объяснить, но делать это должен начальник. Эске, верный своим привычкам, придя в лагерь, брал банку консервов и съедал ее в холодном виде, в редких случаях заваривал китайскую лапшу. Двое новичков бродили в растерянности и явно ждали указаний. Шер сделал мне выговор что я, дескать «бросаюсь на амбразуру», а на самом деле мне следует оставить все как есть, пусть они сообразят сами. Эксперимент не удался. Грязная посуда пролежала на солнце 2 часа, со всей округе на нее слетелись осы, а из миски с недоеденной кем-то ухой стала хлебать собака. Я взмолилась, Андрей Владимирович, видите, что никому нет дела, разрешите мне вымыть посуду, нельзя чтобы собака ела из наших тарелок, у нее наверняка глисты. – Я не виноват, что у собаки глисты - вздохнул Шер и отправился выуживать из палатки Джеймса. Тот без разговоров помыл посуду, но видимо ждал, что ему и в следующий раз скажут и все пошло по старому, только я уже не жаловалась. Шер, видя очевидную несправедливость в распределении лагерного труда - я действительно возвращалась позже всех и, не отдохнув, начинала готовить, а потом мыть посуду,- на меня злился, упоминал про амбразуру и не одобрял излишества типа варенья из голубики или жареных грибов. Наставить непонимающих было выше его сил, а зря, ребята-то неплохие, просто не было у них тогда полевых навыков или скажем бойскаутовских привычек, но если им разъяснить они бы все поняли. Женя Ян сейчас вырос в неплохого полевика, да и Джеймс, похоже, тоже, ездит на Таймыр, медведя больше не боится. Работа в школе показала, что современная молодежь действительно отличается «недогадливостью» И опытные туристы педагоги нашли выход, они составляют определенные правила, по которым дети сперва играют, а потом эти правила поведения в походе, например то, что стыдно есть свой бутерброд сепаратно, особенно когда другие работают, становятся привычкой.
Женя имел задание от руководителя своего зоологического кружка Дунаева привезти заспиртованных углозубов. Поэтому мы вместе ходили на лесное болото, где Женя ставил, а потом проверял ловушки, а я собирала голубику и бруснику. Но морозостойкие амфибии не попадались в привычных местах обитания, углозуба нашла я случайно под корягой практически в лагере. Его поделили на две части, Джеймс хотел посмотреть ДНК и выпросил себе хвост. Женя побежал переворачивать остальные коряги в окрестностях лагеря и нашел еще трех углозубов.
Один раз, когда мы работали на разрезе, увидели, что наверху за нами наблюдают два застенчивых местных жителя. Они собирали шишки кедрового стланика, зашли в лагерь, когда там никого не было, оставили нам пакет шишек. На следующий день Шер, который по утрам выходил на связь, с интересом слушал по рации разговоры соседних станций: какие новости, сколько мухоморов набрали? С грибами в порядке, набрали много. Новости есть, тут экспедиция под ледовой горой, 5 мужчин и одна женщина. А ты к ней ходил? Далее разговор продолжился по чукотски. Насчет мухоморов нужно пояснить, что на Чукотке из них делают традиционный местный наркотик.
Эске закончил свою работу раньше и, чтобы не гонять зря генератор для холодильника, решили, чтобы он с Джеймсом ехал со своими образцами в поселок, ждал катера там. Вызвали Сергея по рации, он приехал вечером их забирать. Через полчаса лодка возвращается, Сергей крикнул, что по обрыву к нам идет медведь, будьте бдительны. Они развернулись и уехали. Как говорится, спокойной вам ночи. Уже совсем стемнело, было страшно. Я забралась в палатку к начальнику, и мы сидели там некоторое время готовые к обороне с открытой дверью. И тут я вспомнила, что ружье-то мы забыли у костра, и побежала за ним. Раньше когда был холодильник и тарахтел генератор, у нас на столбе висела лампочка, а теперь свет исходил только от полной луны за рваными облаками. Я с трудом нашла ружье и отнесла его к палатке Шера, сама пошла спать к себе. Через некоторое время всех разбудила лаем собака, я вышла – никого вроде нет. Потом собака опять лает, на сей раз я разглядела, что она несется по пляжу за летящими над водой утками.
Когда работы подошли к концу, и мы стали собираться, у нас произошел финальный и самый серьезный конфликт. Мы упаковывали вещи, АВ взял брезгливо двумя пальцами мой самодельный алюминиевый чехол для топора, и произнес: только выкини эту штучку. Толя Котов очень над ней потешался. Котов наставительно добавил – от металла топор тупится. И они засмеялись. И тут я сломалась. Вспомнились все мелкие придирки, ругань за то, что я не сижу сложа руки, а работаю (бросаюсь на амбразуру), ироничное отношение к тому, что я рублю дрова (смотреть больно), и многое другое, чего не было раньше, чего казалось мне несправедливым. Все так иначе, чем было на Быковском, где меня хвалили и за дрова и за готовку, где Шер весьма одобрял мои полевые навыки, в том числе самодельные чехольчики для острых предметов. Шер добавил – опять твоя амбразура! Лезешь в мужские дела, неужели неясно было что Толя не оставил бы топор не запакованным!
История с чехлом для топора мало того что явилась последней каплей, она воспринялась бушвумен как обвинение в профнепригодности. Стоит ли вспоминать, в каком состоянии был сам Толя перед погрузкой. Я не могла не зачехлить острый топор. У меня бзик – я не переношу вида острых предметов, лежащих открыто среди остального груза. Во всех полях, и русских и заграничных, я всегда, за одним только исключением (когда некий англичанин сделал чехол для пилы сам), зачехляю и изолирую все пилы, ножи и топоры. Слишком много было несчастных случаев, да и вообще, надо соблюдать технику безопасности. Металлические чехлы делал мой папа, опытный турист. Они и в магазинах продаются, зайдите в Турин, убедитесь сами. Алюминий не может поцарапать железо, каждый геолог проходил шкалу твердости, да и алмазный чехол не затупил бы лезвие в состоянии покоя. Но разве будут мужики слушать глупую женщину. Шер находился под влиянием более опытного полевика Котова, а Котов тоже может ошибаться. Доводы о папе туристе он не воспринимал, так как вместе с большинством геологов и полевых биологов по необъяснимой причине глубоко презирал туристов.
Меня отстранили от сборов, чтобы пошла погулять и «успокоилась», они не поняли, что сказали обидного и решили, что я просто переутомилась. Мы ушли с Рексом в лес. Единственный друг у меня остался в этом несчастном месте – собака. После отъезда Эске, Рекс остановил на мне свой преданный взгляд. Он спал под тентом моей палатки и ходил со мной на разрез и надо сказать, сильно мешался под ногами. Теперь я была рада, что Рекс составил компанию и предупредит в случае чего о медведе. Рекс удивил меня своим несобачьим умом. Он выучил русский язык и понимал все, что ему говорят. Я была в плохом состоянии после конфликта, шла рассеяно, оставила где-то сумку с сачком и забыла, под каким кустом ее оставила. Сказала вслух, даже не обращаясь к собаке – где же моя сумка, и он тут же показал где. Когда Сергей в последний день забрал собаку в поселок я чувствовала себя предателем. Бедное существо, старавшееся, но не сумевшее стать нужным, как печально смотришь ты на меня из лодки и как мне понятно то, что ты сейчас переживаешь.
Катер за нами пришел поздно вечером, я уже легла спать. Они ночевали здесь же, гудел движок, были слышны голоса. Рано утром, еще в предрассветных сумерках, я увидела главу администрации поселка Вайеги Виктора Богарева и еще кого-то, спящих сидя на самодельной котовской скамье у костра. Завтракать не стали, сразу как рассвело, отчалили. Богарев торопился провести баржу, которая сейчас ждала где-то ниже по течению на мели, через самый сложный участок и вернуться к утру 1 сентября, чтобы поздравить детей в поселковой школе. Готовили на катере и тут все помянули недобрым словом Эске, который успел прикончить всю китайскую лапшу и прочую быструю пищу, вынудив нас сейчас долго готовить на слабенькой плитке в сложных условиях. Кроме нас, на катере уже имелись начальник пожарной команды, пара бизнесменов, ветеринарный инспектор и член администрации Чукотского округа. Все здоровые квадратные мужики, среди которых диссонансом смотрелся маленький беленький карликовый пудель, принадлежавший кажется члену администрации. Он сокрушался, что жена уехала, собачку не с кем было оставить. Гулять в чукотских поселках с такой собакой было опасно для ее жизни, хозяин вынужден был носить пуделька на руках и отбиваться от местных псов.
За рулем катера стоял сперва сам Богарев, потом его сменил бизнесмен Валентин, миллионер, владелец нескольких магазинов в Анадыре. Он опаздывал, в Анадыре его ждали неразгруженные корабли, за простой которых приходилось изрядно платить. Но Валентин подчинялся правилам игры и катер не торопил. В рубке естественным образом собралась теплая компания, в которую сразу вписался Андрей Владимирович. Так как я была на него обижена, старалась с ним поменьше пересекаться, и только когда он вышел наружу, сама зашла в рубку и попросила Валентина дать мне порулить. Тот объяснил, как рулить и вручил мне штурвал. Ничего особенного, тем более что на корабле имелся эхолот, я видела глубину и не боялась наскочить на мель. У меня неплохо получалось, особенно если учесть я была в отличие от прочих членов команды не под градусом. Сидящий впереди Богарев перестал показывать кулак и махать руками, что он делал, пока рулил Валентин, но был очень удивлен, когда обернулся и увидел за рулем меня. Вскоре мы увидели баржу, и тогда за руль встал сам Богарев. Они начали интересное действие – снимать баржу с мели. Что-то у них не получалось, никак не могли согласовать усилия. Тогда Виктор, смущаясь, попросил меня уйти в каюту, что было исполнено. Дело сразу наладилось, раздался звучный мат и мужики согласовались. Баржу сняли и поплыли уже медленно, чтобы держать ее в поле зрения. За день катер дергал баржу много раз. Я с готовностью удалялась в каюту, Богарев носился на моторке и давал указания, крепился трос, неповоротливые в чужеродной обстановке дети тундры неловко ловили канат и не там его закрепляли, стоял мат. Эске включился в дело дерганья баржи за трос с азартом, Шеру пришлось переводить ему команды с русского матерного на английский. Когда сам катер садился на мель, все наши мужики, надев болотники, дружно прыгали за борт толкать корабль. Миновав самые опасные мели, Богарев на моторке уехал в поселок, а командование катером взял начальник пожарной охраны. Он стоял за рулем только сам, никому другому не доверял. Ближе к вечеру встала проблема, где кому спать. Нам уступили главную каюту, где было 4 койки как в купе и столик. Логично было бы, чтобы три места заняли люди постарше и женщина, те я, Шер и Котов, а четвертое место молодые ребята разыграли между собой. Так бы мы поступили в подобной ситуации и так бы поступили все полевики старшего поколения. Однако молодежь оперативно заняла три койки. Мы, помирившись с Шером, опять заспорили. Он заставлял меня быстрее занимать оставшуюся койку, я считала, что спать в тепле прежде всего должен он сам, и что ребятам нужно сказать, как следует в таких случаях поступать по-мужски. – Ты ничего не понимаешь, сейчас такие нравы, кто схватил первый кусок, тот его и имеет, пытался убедить меня начальник вместо того, чтобы приказать им всем выметываться из каюты. Но ему, с другой стороны, было неудобно просить освободить койку для себя. Я имела беседу с молодежью, и Женя, скорее из уважения ко мне, чем осознав правила, пошел предлагать АВ свою койку. Но тот заупрямился, догадавшись, что Женя идет не по своей воле. Шер заявил, что он сам хочет спать на свежем воздухе на лавочке. Котов тоже вышел из игры, он решил поставить на палубе свою палатку и ни от кого не зависеть. Он ее поставил, с трудом прицепив растяжки к выступам грузового люка, и тут Эске вспомнил, что забыл взять необходимый предмет из своих вещей. Палатку отцепили, люк подняли. Котов, который плохо говорил по-английски, пошел жаловаться Шеру. Шер вызвал Эске. – Тут Толя попросил передать, что он недоволен тем, что ты заставил его отвязывать палатку всего лишь, чтобы достать зубную щетку. Эске вспылил – что значит всего лишь? Он, как любой западный человек, болезненно относился к пропуску чистки зубов.
Ночью Андрей Владимирович на палубе замерз, на него залетали брызги, и он все-таки пришел в каюту, а Эске, усовестившись, ушел спать на палубу. Вернее, он лег под тент котовской палатки и жаловался потом, что там все пропахло спиртным духом.
Катер причалил для ночевки к берегу к великой моей радости. На этом катере принципиально отсутствовал туалет, даже кабинки с ведром не было, мужики делали свои дела за борт, предупреждая, чтобы я отвернулась. Их 11, я одна, я всех не могла предупредить, да и трудно женщинам в таких делах на открытой палубе. Каждой остановки я ждала с нетерпением, как и пудель члена администрации. Останавливались мы редко или в поселках, чтобы сходить в магазин, и мне и пуделю в поселках было некомфортно.
На одной из остановок АВ решил зачерпнуть воды в котелок и залез для этого в рыбацкую лодку, лодка качнулась, он, не удержавшись на ногах, оперся рукой о борт и напоролся там на оставленный рыбаком большой охотничий нож. Нож пробил руку насквозь, руку забинтовали и довольно долго АВ не мог ею пользоваться. Вот так оставлять открытыми острые предметы, впрочем, рыбак не отвечает за тех, кто залезает в лодку в его отсутствие.
Выйдя на просторы Анадырьского лимана, катер смог оставить баржу плыть своим ходом, мелей больше не предвиделось. Тем более было наше удивление, когда посередине широкой реки мы увидели катер, вся передняя половина которого висела в воздухе, так лихо он наехал на мель. Мы его дергали несколько часов и не справились бы, если не помощь еще двух подошедших кораблей. А катер тот вез главного судью и прокурора чукотского округа.
На лимане стало штормить. Нам сказали, чтобы сидели в каюте и чтобы палатку сняли. Сушеные грибы, которые досушивались на палубе, и вяленую щуку смыло в реку. Котову и Эске пришлось перебираться ночевать в каюту и на нижних полках пытались спать по двое. Мы так плыли без остановок сутки, шторм все усиливался, стало укачивать. Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, наш разномастный отряд забыв распри принялся играть в подкидного дурака, стараясь не замечать того безобразия что творится за окном. Только Джеймс один раз тревожно выглянул наружу и спросил – ничего не видно, темно. Интересно, какой берег ближе, в каком направлении плыть, когда катер перевернется. Погода и не совсем трезвая команда вызывали у него обоснованные опасения за свою жизнь. Его успокоили. - Знать, где берег, тебе не обязательно. Направление одно – вниз. В холодной воде человек все равно много проплыть не в состоянии. Да, вниз, мечтательно произнес Джеймс. А потом наверх, к небесам.
Рано утром катер благополучно добрался до Анадыря. Котов проявив оперативность, прислал машину, мы поспешно погрузили туда вещи и уехали в институт, а потом я пешком пришла к катеру, чтобы убраться в каюте, чего мы не успели и посмотреть, что из вещей забыто. Но опоздала, уборка там уже заканчивалась, хотя меня поблагодарили за намерения.
В Анадыре Эске заявил, что общаться с Ним больше не в состоянии, и они с Джеймсом поселились в дорогой гостинице. Шер в свою очередь, независимым образом, заявил, что жить с одной комнате с Ними не хочет и поселился в рабочем кабинете Котова, где имелся диванчик. В квартире остались, как и в первые дни, только мы с Женей. Я готовила на всех, и они по очереди приходили питаться. Удивительно, что после этого поля Шер и Виллерслеф успешно сотрудничали, написали несколько статей, в том числе в престижный Science, и нормально по-деловому и даже с симпатией, общались. Наверное, потому, что оба прежде всего ученые и сумели преодолеть возникшую было неприязнь ради интересов науки.
Проблема, вставшая перед начальником отряда, была весьма неприятная - нам не хватало денег на обратную дорогу. Шер составил объявления, и мы их расклеили на всех столбах, что продается маленький портативный генератор. Но когда срочно нужны деньги, желающих купить даже хорошую, нужную в тундре вещь не находится. В итоге генератор приобрел за полцены наш знакомый по катеру миллионер Валентин.
Улетали первым рейсом мы с Женей, Шер провожал, платил за перевес. Правила там были драконовские, заставили даже поставить на весы пластиковую сумку с водой и бутербродами в дорогу. В аэропорту мы встретили знакомую – биолога из Магадана Киру Андрееву. Она сидела в зале ожидания уже несколько дней пытаясь улететь в Залив Креста. Сидела она с максимальным комфортом, ночью ставила на полу палатку, днем кипятила чай в диспетчерской и, разложив свои вещи на подоконнике, устроила там свое жилое пространство. Она выглядела весело и беззаботно, подумаешь, сидит несколько дней в аэропорту, и не такое бывало. Я потом купила себе такой же портативный чайничек.
Вскоре за нами прилетели в Москву остальные участники экспедиции (кроме Котова, который уехал в другое поле). Иностранцы имели в московской гостинице проблемы – они пробыли на Чукотке больше месяца без регистрации - в тайге в палатке их никто не зарегестрировал! Шеру приходилось ходить с ними по милициям и все улаживать.
Зимой мы узнали, что умер Толя Котов.
В сентябре я стала собираться в Англию. Провожать вызвался Андрей Владимирович, он попросил сына Володю отвезти нас с вещами до Павелецкого вокзала на машине и сам ехал со мной и Сашей в быстрой электричке до Домодедово. Шер проводил нас до паспортного контроля. Все последующие году мы общались при редких личных встречах, когда он приезжал в Англию или я в Россию, а в основном по телефону или мейлу. Но забывать мы друг друга не забывали, я звонила регулярно, купив в негритянском квартале Лондона по указке АВ дешевую телефонную карточку. Он одолжил мне на первое время приличную сумму денег, так что мы смогли снять жилье. Мы встретились первый раз после длительного перерыва под табло на вокзале Ватерлоо. Меня ругали кулемой за то, что не могу легко приспособиться к чужой жизни и за плохой английский, я как обычно жаловалась на жизнь. Шер приезжал ко мне в Эгам, чтобы посетить Университет Ройял Холловей и заодно встретиться со Скотом Элайсом. На обратном пути он зашел ко мне домой, я снимала 2 комнаты у русских хозяев на втором этаже, над пешеходной улицей с магазинами – Хай стрит, которая есть в каждом английском городе. Шер вышел на балкон с сигаретой и так оттуда и не выходил часа два. Между нами состоялась следующая беседа
- Ты не понимаешь своего счастья. Всю жизнь мечтал иметь свой балкон. Да еще с видом на Хай-стрит!
- Зачем мне балкон, ведь я не курю.
- Ты ходишь на работу каждый день среди палисадников с розами. Разве это не счастье?
- Я по снегу соскучилась
- Нет, ты полное чудовище.
Андрей Владимирович был англоман, он очень любил находиться в Лондоне, ходить по пешеходным улицам и наблюдать издалека за жизнью королевы. Он любил комнатку в доме Мика Леннарда в Брикстоне, где останавливался много лет, и в выходные как обычно работал в тесной комнатушке Дарвиновского здания в Лондонском университете, где делил площадь со своим другом и ближайшим коллегой Адрианом Листером. Он вместе с Анной Николаевной прожил раньше в Лондоне несколько месяцев, здесь перенес операцию и теперь наблюдался у английских врачей. Каждые полгода ему было необходимо правдами или неправдами приехать в Англию на обследование. Листер помогал получать долгосрочные многократные визы, иногда Шер ездил в Англию из других стран с большими трудностями, чтобы попасть на прием к врачу. Работа с Листером сильно облегчала такие визиты. Редко когда людей разноязычных связывала такая крепкая дружба как Андрея Шера и Адриана Листера. И последним их общим планом было написать проект, который бы позволил Шеру работать в Англии 2 года, можно себе только представить, как он мечтал, чтобы этот план осуществился.
Как и происходило раньше, ученица Шера достигла уровня, при котором можно работать самостоятельно и настала пора делать следующий шаг. Вернее, я уже давно переросла ученичество, и только особая признательность и большая личная симпатия к учителю удерживали меня от попыток уйти из-под его опеки. Мне не хотелось с ним решительно ругаться, а другого способа менять отношения с учениками он не знал. Перестройка прошла более оригинальным и вместе с тем более мучительным путем – через написание совместной статьи. Скотт Элайс готовил специальный выпуск журнала посвященной четвертичным насекомым, мы решили, что обязательно должны участвовать и запланировали 2 статьи с авторами Кузьмина Шер и Шер, Кузьмина, первая про голоценовые фауны, где у меня имелась наработки и вторая про базу данных. Статья пошла со скрипом. Соавтор ругал мой английский и все переделывал, ругал он также содержание, тут мы оба много раз переделывали. Когда уже почти все было готово, он заявил, что писать больше не может, устал, слишком много времени тратит на дурацкую статью, а у него стоит в плане то, то, и то. Разговор был длинный и малоприятный, выкинуть его фамилию я не могла, слишком большой вклад он успел внести, отказаться от статьи тоже, жалко уже затраченного труда, да и Скотт Элайс сидит в соседней комнате и при случае интересуется как дела со статьей. Стоит ли говорить, что над второй мы даже не начали работать. Я дописала все сама и отдала проверять английский, в чем виделась основная проблема, моим друзьям Свете Николаевой и ее мужу Максу Баклаю. Макс энтомолог и англичанин, он все хорошо (на мой взгляд) поправил, затратив много времени. Отправила Шеру, ему не понравилось, и он снова взялся за работу. Мы изрядно помучили друг друга этой статьей. Не знаю, может быть стоило ее забросить. А может правильно, что добили, иначе то же самое произошло бы со следующей. Решив для себя четко, что никогда в жизни мы больше ни одной статьи вместе не напишем, буквально через две недели мы начали новую статью в энциклопедию, она прошла легче, а третья почти совсем легко. Так мы перешли в стадию коллег. Андрей Владимирович, потратив изрядный кусок своей жизни на мое воспитание, стал известен и как энтомолог – его стали приглашать на энтомологические конгрессы! Он даже мог поправлять ошибки в латинских названиях в моих списках жуков.
У нас в планах осталось много неосуществленных работ. Ряд насущных статей, компьютерная база данных, и наконец, книга, которую мы все время держали в голове и несколько раз начинали писать. Когда я получила нового пост доктора и переехала в Канаду, мы продолжали держать связь уже не по телефонным карточкам, а по Скайпу. Разница между Москвой и Эдмонтоном в 10 часов не мешала регулярному общению. Последний раз мы разговаривали за несколько дней до его смерти, он как всегда был очень занят сразу по многим направлениям, весь в планах и в работе.
Я поверила в реальность происходящего только когда со всего мира стали приходить соболезнования, сперва в частной переписке, потом на этот сайт. Мир всколыхнулся, даже здесь, на Американском континенте для многих уход из жизни Андрея Владимировича стал персональной потерей. То же самое в Англии, Германии, Дании. Редко кто из российских палеонтологов смог добиться такой мировой известности и главное, быть полезным такому огромному числу людей.
Мы все будем помнить.